Император мог стать тираном уже во время правления, а мог и изначально быть недостойным престола, поскольку, верили византийцы, при Божьем попущении, и дьявол мог доставить престол своему избраннику. Раз все происходит по воле Божьей, то именно Бог допустил, к примеру, чтобы жестокий кровопийца Фока (602–610 гг.) убил благочестивого василевса Маврикия (582–602 гг.), достойного престола. Василисса Ирина (780–790 гг. и 797–802 гг.), свергнутая Никифором I Геником (802–811 гг.), занимавшим до воцарения должность логофета геникона[2], была настолько привержена описанному принципу, что, по словам хрониста Феофана, после своего низложения сказала удачливому узурпатору: «Я уверена, что Бог, возвысив меня, прежде сиротствовавшую и недостойную, возвел на царский престол, и теперь причину падения своего приписываю себе и своим согрешениям. …предоставляю Господу судить способы твоего возвышения и верю, что без Господа ничего не бывает. Часто доходили до меня слухи о достоинстве, в которое ты теперь облечен, и последствия доказали, что те слухи были истинны; они тебе известны; если б я увлекалась ими, то беспрепятственно могла бы убить тебя. Но, веря твоим клятвам и щадя многих соумышленников твоих, я согрешила пред Богом, но и тогда предавалась в волю Того, которым цари царствуют и сильные владычествуют над землею. Теперь кланяюсь тебе, как благочестивому и от Бога поставленному царю».
Как видим, в представлении византийцев сам факт коронации свидетельствовал о богоизбранности, и это автоматически смывало все грехи вплоть до смертного греха смертоубийства.
Итак, как свидетельствует византийская история, правом на восстание против тиранической власти ромеи, тем или иным образом, пользовались весьма активно и часто. При этом сама победа соперника, успешно свергнувшего предыдущего василевса, считалась византийцами достаточным и надежным свидетельством недостойности прежнего правителя, поскольку сам Бог, действуя через удачливых заговорщиков или мятежников, избавлял ромейский народ от тирана и даровал власть новому императору. Можно не сомневаться в том, что византийцам был бы прекрасно понятен смысл знаменитой эпиграммы о государственной измене английского поэта рубежа XVI–XVII вв. и придворного Елизаветы I Джона Харрингтона, которая в переводе С. Я. Маршака звучит так: «Мятеж (у Харрингтона «Treason» – государственная измена) не может кончиться удачей, – / В противном случае его зовут иначе».