Игорь разулся, и шлепая по полу мокрыми носками, пошел к зеркалу.
«Красавец!» – раздалось у него за спиной.
«И ты красавица!» – ответил Игорь. Они стояли рядом, смотрели на себя в зеркало и давились от хохота. Мокрые, чумазые, жуть!
«А у тебя ванна есть?» – спросила Ника.
«Не-е! Через две улицы баня есть!» – ответил Игорь.
«Караул! Две улицы в таком виде?!»
«Да пошутил я. Вот, шагай в ванную!» – улыбнулся Игорь и достал из шкафа клетчатую хлопчатобумажную рубашку. – «А это надень. Платье стирать придется, а то пятна потом будут.»
Ника с удовольствием вымылась под душем, пришлось и волосы мыть, благо на полочке она обнаружила яблочный шампунь. Из ванной она вышла посвежевшая, в рубашке и босиком. Игорь спохватился:
«Слушай. А у меня тапок для тебя нет. Есть пляжные, но ты в них утонешь!»
«Ничего, я хорошо плаваю.»
Достав для Ники тапки, Игорь ушел в ванную отмываться.
Он вышел тоже посвежевший, в одних спортивных брюках, пригладил мокрые волосы и спросил у Ники:
«Шампанское будем пить?»
«Почему же нет?!»
Он достал бутылку из бара, два фужера, быстро нарезал яблоки, вымыл ветку винограда. Все сложил на небольшое блюдо и расставил на столике. Выпили по бокалу шампанского. Ника взяла виноград и спросила у Игоря:
«Откуда это? Вроде бы не сезон!»
«У нас один парень из отпуска вернулся, из Кишинева, у них там уже едят. Он приволок в парк целую корзину и всех угостил. Как, кстати, вкусный?».
Ника ответила, жуя виноградину:
«Вполне. У тебя расческа далеко?»
«В прихожей. У зеркала!»
Ника встала и подошла к зеркалу. Мокрые волосы лежали на плечах, свисали на лицо, и она стояла в раздумьях – причесывать или так оставить сохнуть? Игорь подошел к ней ближе. держа в руках наполненные бокалы.
«Твое здоровье!» – и залпом выпил содержимое.
«И твое!» – сказала Ника и сделала тоже самое. Игорь поставил бокал на тумбочку. И осторожно дотронулся рукой до мокрых Никиных волос. Она вздрогнула.
«Не бойся, это я так, просто» – сказал он, взял пустой бокал и вернулся в комнату.
«Я не боюсь!» – почти прошептала Ника.
На самом деле она боялась, очень сильно боялась, но не Игоря, а саму себя. Взрослая женщина, она прекрасно понимала, чем может закончиться подобный вечер. И жутко боялась за себя. У нее ни разу еще не было физической близости с мужчиной. Ей встречались вполне приличные молодые люди, и в институте, где она училась, и на практике, и даже в клинике Шрейдера. Она свободно с ними общалась. Бывала на вечеринках, в кафе и в ресторане. Но как только Ника улавливала в воздухе флюиды интимной близости, все, стоп, ее клинило. В памяти сразу же всплывали картины из детства: когда с работы приходил пьяный в «дугу» отец, совал ей, маленькой, в руку шоколадку или яблоко, чмокал ее в темечко и говорил: «иди, доча, спать». А потом, матерясь и икая, он наваливался на маму, пыхтел, как старый паровоз, и долго скрипел диваном. Ника пыталась спасть, но не могла, ей мешали эти мерзкие звуки. Она клала подушку на ухо, позже пробовала «считать овец», но ничего не помогало. А после смерти отца, мать начала спиваться, приводить в дом разных пьяных мужиков, и опять начинался скрип дивана, пыхтение, стоны и отборный мат! С появлением маминой подруги все усугубилось. К скрипу, пыхтению и мату добавилась еще одна мерзость, за стенкой стали меняться партнерами, стонать и завывать. И так до последнего дня, когда Ника воткнула ножницы в шею мужику, который насытившись пьяными бабами, рыпнулся в ее сторону. С тез пор у нее пошел процесс отторжения, при малейшем намеке на сближение, Ника крайне агрессивно давала отпор, и в институте к ней уже никто не приближался с этим вопросом. А ее раздражали даже разговоры о сексе, фильмы или журналы с «клубничкой» вызывали рвотный рефлекс.