В некоторых из нас есть вина,
Которая не перед многими днями была,
Виновные, слышав сие, лицом рдятся,
Понеже они нами, смиренными, гордятся.
Не успели они закончить покаянные вирши, как с колен поднялся четырнадцатилетний Семка Дежнев[38].
– Прости, отче, – обратился он к монаху с низким поклоном, – моя то вина!
– Ты? – с сомнением в голосе переспросил отец Феона.
– Я.
Семка угрюмо насупился и с вызовом посмотрел на учителя. В уголках глаз отца Феоны заиграли озорные искорки.
– Ну, тогда объясни нам, чем тебя не устраивают Аристотель и ученые мужи-перипатетики?[39]
– Меня-то? – шмыгая носом, переспросил Семка. Лицо его вытянулось в растерянной и довольно глупой гримасе.
– Тебя, – утвердительно кивнул Феона, – ведь ты же не согласен?
– Я-то? – опять переспросил парень, глазами мученика глядя по сторонам.
– Это не он. Это я сделала! – раздался за спиной тонкий, девичий голосок.
Обернувшись, Феона удовлетворенно улыбнулся. Юная воспитанница городского головы Юрия Яковлевича Стромилова[40], красная от стыда, стояла за его спиной и нервно теребила жемчужное ожерелье. Настя была круглой сиротой. Два года назад ее взяли в дом воеводы, после того как умерла от сухотки[41] его двоюродная сестра, бывшая Насте приемной матерью.
Освобожденный от необходимости врать, благородный Семка с видимым облегчением плюхнулся на колени рядом со своими товарищами.
– Влюбился, жених! – процедил сквозь зубы стоящий рядом Петька Бекетов[42]. – А еще друг называется!
Стремительный и резкий Семка отвесил приятелю звонкую замакушину.
– Сам ты жених! – не сдержавшись, закричал он, хватая Петьку за грудки, – кто записки писал? Кто ножичком на дереве имя нацарапал? Я все видел!
– Ах, ты гад! – зарычал выданный с потрохами Петька и двинул Семке кулаком в нос.
Парни тут же сцепились и покатились по полу, колотя друг друга руками и ногами под глумливый смех одноклассников. Разнял драку закадычных дружков староста Димитрий. Огромными ручищами он сгреб их в охапку, приподнял над землей и встряхнул так, что у драчунов кости захрустели, а на пол с однорядок посыпались свинцовые пуговицы.
– Ай… ой… больно! – дружно завопили вмиг опамятовавшиеся парни, быстро приведенные в чувство дюжим послушником.
– Отпусти, брат Димитрий, – махнул рукой Феона, – не ровен час душу вытрясешь, а им за содеянное еще лозанов по филейным частям получать!