Толстой говорит о судьбе участников восстания: «Росоловский, так же как и Мигурский, так же как и тысячи людей, наказанных ссылкою в Сибирь за то, что они хотели быть тем, чем родились, – поляками, был замешан в этом деле, наказан за это розгами и отдан в солдаты в тот же батальон, где был Мигурский».
Читаешь, как несчастных, обнажённых по пояс, тащили меж рядов солдат с розгами, которые со свистом рассекали воздух и рвали человеческую кожу, и повторяешь вопрос Толстого: «За что?» За то, что они хотели быть тем, чем родились, – поляками.
Прочитав это, нетрудно представить, что на протяжении жизни чувствовал к российской власти Stefan Hryniewski, загнанный в глушь чужбины до конца дней и вынужденный служить бухгалтером земской больницы. Понятно, о чём он говорил со своим сыном. Тот с ранних лет осознавал цели восстания, идеалы восставших и не мог не расти в неприятии места и среды, назначенных его отцу в наказание. Отец пил горькую, сын читал запоем книги о приключениях в дальних краях. В «Автобиографической повести» Александр пишет: «После убитого на Кавказе денщиками подполковника Гриневского – моего дяди по отцу – в числе прочих вещей отец мой привез три огромных ящика книг, главным образом на французском и польском языках; но было порядочно книг и на русском (русские книги на третьем месте, как бы в нагрузку – И.Г.)»
По словам Александра, поиски интересного чтения были для него «своего рода путешествием» – то есть бегством из вятской глубинки. Он по-детски бунтовал. Учителя реального училища, читаем, говорили:
«– Гриневский способный мальчик, память у него прекрасная, но он… озорник, сорванец, шалун».
В повести написано: «почти не проходило дня, чтобы в мою классную тетрадь не было занесено замечание: «Оставлен без обеда на один час». Отметка его поведения была всегда 3. Из-за неё он был исключён из училища на год. Грин сообщает: играть он любил больше один, «меня сверстники не любили; друзей у меня не было». По возвращении в училище он посвятил учителям, служащим ненавистного ему российского государства, стишки злее некуда, давал их читать ученикам. Один из них передал учителю листок со стишками. Ученик этот, пишет Грин, был поляк, сын пристава. Однако… Поляки, как видим, были разные, не каждый осознавал себя шляхтичем.