– Да, вы не давали себе покоя, – сказал Меликов. – И у вас была цель. Это спасает.
– Одно лето я не расставался с Сезанном и с несколькими картинами Дега. Разумеется, это были воображаемые картины, и только в воображении я мог их оценить. Но все же я оценивал их. То был своего рода вызов судьбе. Я заучивал наизусть цвета и композицию, хотя никогда не видел ни одного цвета днем. Это был лунный Сезанн и ночной Дега. И я запоминал и сопоставлял эти картины в их сумеречном воплощении. Позже я нашел в библиотеке книги по искусству. И, присев под подоконником, усердно изучал их. Призрачный мир, но все же это был мир.
– Разве музей не охранялся?
– Только в дневные часы. Вечером его просто запирали. На мое счастье.
– И на несчастье человека, который носил вам еду.
– На несчастье человека, который прятал меня, – сказал я спокойно, взглянув на Меликова. Я понимал, что за его словами ничего не кроется, он не хотел меня обидеть. Просто констатировал факт.
– Не надейтесь стать нелегальным мойщиком тарелок, – сказал Меликов. – Это романтические бредни! Да и с тех пор, как существуют профсоюзы, такая возможность отпала. Сколько времени вы можете продержаться и не умереть с голоду?
– Совсем недолго… Сколько стоит этот завтрак?
– Полтора доллара. С начала войны здесь все дорожает.
– Войны? – сказал я. – Какая здесь война?
– Война идет! – возразил Меликов. – И опять-таки на ваше счастье. Требуются люди. Безработицы пока нет. Вам легче будет устроиться.
– Через два месяца мне снова придется удирать.
Меликов рассмеялся, зажмурив маленькие глазки.
– Америка – огромная страна. И война идет. На ваше счастье. Где вы родились?
– Согласно паспорту – в Гамбурге, на самом деле – в Ганновере.
– Ни в том, ни в другом случае это вам не грозит высылкой. Но вы можете угодить в лагерь для интернированных.
– В одном таком лагере я уже побывал. Во Франции, – сказал я, пожав плечами.
– Бежали?
– Скорее, просто ушел. После поражения, когда началась всеобщая неразбериха.
Меликов кивнул.
– Я тоже жил во Франции, когда началась всеобщая неразбериха в восемнадцатом году… Но только после победы – как оказалось, впрочем, весьма призрачной. Не выпить ли нам сейчас водки?
– Я привык с опаской относиться к алкоголю, – ответил я. – Несколько раз я из-за него переоценивал свои силы. И дважды это привело к весьма плачевным результатам… к тюремной камере, кишевшей насекомыми.