— Но… чувак, ты чего? — опешила блондинка.
— Шеф, держи трешку, завези, куда скажет! — сказал я, передавая
довольному водителю три рубля.
Так-то за три рубля можно было проехать весь Ленинград по
диагонали. Так что таксист не в накладе, это точно. А вот я
потратил три рубля. Где еще взять эти рубли, но так, чтобы не
нарушать закон? На работе? А сколько платят молодому преподавателю
в ПТУ? Сто двадцать рублей хоть есть? Отец мой получает и пенсию,
как полковник в отставке, и зарплата с «кандидатскими» — в общем и
целом получается больше полутора тысяч рублей. И это… Много, очень
много.
Думал я, что Дмитрия Николаевича Некрашевича дома не будет,
где-то даже надеялся на это, но нет. Свет в оконце сообщал, что
парторг на месте. И я решительно вошел в парадную, поднялся на
третий этаж пятиэтажного дома. Дверной звонок сообщал, что тут
живет необычный человек, это даже лучше, чем обитая кожзамом дверь.
Звонок сразу бросается в глаза, большой, модный. Может, даже
птичкой сейчас зачирикает, или… о нет… мелодиями?
Я нажал на звонок и разочаровался — мелодий не было, птички не
пели, но звонил он всё-таки необычно, как большой церковный
колокол, если слушать издали.
— Ты? Вы? Что надо? — полный, невысокого роста мужчина вышел на
лестничную площадку.
Я и раньше имел неудовольствие лицезреть Дмитрия Николаевича.
Куда было без него. Парторг, как-никак, пусть и полуосвобожденный,
когда выполнял еще и работу профессора марксизма-ленинизма. Пусть
мой отец был завкафедрой марксизма-ленинизма, но влияния Дмитрия
Николаевича Некрашевича хватало, чтобы указывать и самому ректору —
всё же парторг, напрямую общался с партийным городским
руководством.
А выглядел, как очкастый алкаш в запое. Нет, такими упитанными
пьянчуги не бывают. Майка-алкоголичка, треники с протертыми
коленками, правда, вот халат был шелковым и дорогим.
— Поздравить пришел вас, Дмитрий Николаевич, со светлым
апрельским праздником, — солгал я.
— В институт недосуг прийти? Все, иди… Отцу привет! Скажи, чтобы
фурнитура была, а то…
— Стенки не будет, — перебил я наглого кругляша.
Некрашевич уже повернулся к двери, оказавшись спиной ко мне. Так
он и замер.
— Чего? — спросил Дмитрий Николаевич, не поворачиваясь.
— Стенка, югославская…
— Тихо, — парторг резко повернулся и даже попробовал взять меня
за отворот пиджака, но я сделал шаг в сторону, и явно нетрезвый
Дмитрий Николаевич опасно покачнулся.