Аглая замерла, её улыбка поблекла, и
она опустила глаза, теребя подол юбки. Артём нахмурился, заметив её
растерянность.
— Что? — спросил он. — В чём
дело?
— Иван Палыч… — Аглая замялась, её
голос стал тише. — Я ж… не обучена грамоте. Ни читать, ни писать не
умею. Разве что крестик поставить могу, да имя своё нацарапать, и
то коряво. Как же я запишу-то?
Артём осёкся. Он совсем забыл, где
находится. Верно. Деревенская девчонка, пусть и смышлёная, вряд ли
ходила в школу.
Он провёл рукой по лицу — чужому, с
неровной бородой, — и вздохнул. Его планы, такие простые на первый
взгляд, уже упирались в реальность этого времени. Но отступать он
не собирался.
— Ладно, — сказал он, глядя на
Аглаю. — Это не беда. Что-нибудь придумаем. Номерки будешь
выдавать. Я сам напишу, покажу, как. А ты будешь помогать —
говорить людям, когда приходить, следить, чтобы не лезли без
очереди. Справимся?
Аглая кивнула, широко
улыбнулась.
— Справимся, Иван Палыч. Ежели вы
научите, я постараюсь. Я ж шустрая, матушка говорит.
— Верю, — Артём улыбнулся, и на этот
раз улыбка была искренней. Он отломил кусок пирога с капустой,
откусил и снова почувствовал, как в груди разгорается тепло. Не всё
потеряно. У него есть знания, есть руки, есть дело. А теперь,
похоже, есть и помощница. — Завтра с утра и начнем. Собери людей,
кто приходил, скажи, чтобы по одному заходили. И… найди мне бумагу
какую-нибудь. Хоть обрывок. Карточки заведу. На каждого.
Аглая кивнула, её веснушки заплясали
в свете лампы, и она поспешила к Марьяне — нужно было проверить
девку. Артём проводил её взглядом, а потом вернулся к щам,
зачерпнув ещё ложку. Впервые за этот безумный день он чувствовал,
что, может быть, всё не так уж плохо.
Но вдруг тишину разорвал тревожный
крик Аглаи:
— Иван Палыч! Помогите! Скорее!
Ложка выпала из его руки, звякнув о
стол. Артём вскочил, сердце ухнуло в груди. Аглая стояла у скамьи,
её лицо было белее мела, глаза округлились от ужаса. Он рванулся к
ней, уже понимая, что дело в Марьяне.
На полу, у скамьи, лежала девушка.
Она, видимо, очнулась, попыталась встать, но упала. Её рубаха
задралась, открывая ногу, залитую кровью. Бинты, которые Артём так
старательно накладывал, пропитались тёмной, почти чёрной кровью, и
лужица под ней медленно расползалась по грязным доскам. Марьяна
слабо шевелилась, её глаза, мутные от боли, метались, губы дрожали,
шепча что-то неразборчивое.