Я не выдержала. Закрыла ладонью рот Глеба, не позволяя сорваться страшным словам. Он имеет на них право, я знаю. Но мне было бы больно их слышать, а Глебу — говорить.
А значит, он мне больше не отец, — этим словам я не позволила сорваться с губ Глеба, но фраза повисла в воздухе, напоминая, что самое сложное еще впереди.
— Я на твоей стороне, — склонилась, поцеловала Глеба в висок.
— А я на твоей. Уходи от него, мам.
***
Паша с врачом всё же поговорил, и в машине, когда мы ехали обратно, пересказал суть беседы. Через 3 дня станет ясно, можно ли забрать Глеба домой, или ему придется несколько недель провести в больнице.
А я даже и не расстроена, кажется. Глебу сейчас лучше в больнице, чем дома.
Лика молчаливая. Хмурится, но на Пашу волком не смотрит… она вообще на него не смотрит, и я гадаю: слышала она или нет, и всё откладываю разговор, на который меня пока не хватает.
— Ты вечером или уже завтра опять к Глебу поедешь, мам?
— До пяти вечера думаю еще раз навестить, но не уверена. Глеб просил не устраивать паломничество в его палату.
— Если поедешь — я с тобой, — сказала Лика и отвернулась к окну.
Так до дома и добрались.
Едва вошли, Лика бросила свою розовую сумочку на стул, и унеслась наверх. А мы с Пашей остались в молчании, как чужаки.
— Я же просила не делать Глебу хуже. У него сотрясение, Паш. Это не просто ушиб пальца, это даже не перелом, это, блин, сотрясение мозга! Но зачем меня слушать, да? Можно же добавить сыну боли, будто он враг, а не плоть и кровь.
— Я не собирался ему хуже делать. Я всего лишь ему как взрослому объяснял, что произошло.
Холодность Паши бесит.
Прошла мимо него, поднялась на второй этаж. За спиной шаги — он.
— Тебе лучше в город вернуться, — сказала, когда мы в комнату зашли. — Прямо сейчас. А я останусь здесь с Ликой и Глебом.
— И что это значит?
— Что тебе лучше уйти, — сжала кулаки.
— Мне так не лучше.
— Так лучше мне! Глебу так лучше!
— Ась, ты что творишь? — Паша шагнул ко мне, приблизился почти вплотную. Злой. На меня злой, будто право на это имеет. — Что ты с нами творишь? Я уже и тебе, и Глебу сказал правду: шалава малолетняя задницей крутила, повисла на мне, я решил посмотреть, как далеко она зайти готова. Не изменял. Изменять не собирался. Хотел бы — изменил, и ты бы не узнала.
Но он захотел — а я всё же узнала. Не в том месте захотел.