Стеная, даль в тумане утонула,
В кровавой пелерине облаков.
Во мраке тьмы душа моя уснула,
Не находя ни дна, ни берегов,
Во мраке тьмы не находя спасенья
От ревности и зависти людской.
Луны осколок, жаждая воскресенья,
На небе замер старицей с клюкой.
Уныло тени стлались по аллее
Дорожкой света, золотом огней,
И мне казалось, нет тебя милее,
Во всей вселенной нет тебя нежней.
Дорожкой света небо рисовало
Любимый образ на мольберте туч,
Вонзая жадно огненное жало,
Ночь чёрных кос игриво гладил луч.
Сад Гефсиманский выводил пред взором
Угрюмый сумрак в мареве мечты,
Чертил туман причудливым узором
Его под шалью скорбной высоты.
Рыдала даль. Затейливо и дико
Воображенья жар терзал мой дух,
И отраженье ангельского лика
Тоскливой песней ранило мой слух.
Всё поцелуй Иуды мнился взгляду,
Сад Гефсиманский обнимал закат.
Плесните-ка во мрак бокала яду:
Оковы жизни – самый горький яд.
На Тайной Вечере испив Христовой крови,
Апостолы (двенадцать их число)
Пленили разум. Ели, хмуря брови,
Предательства постигнув ремесло.
Ты всё не шёл, и я ждала напрасно
Твоих шагов услышать сладкий шум…
Как на душе восторженно и ясно
От охвативших сердце горьких дум!