– А разве ты теперь на мне не женишься? – наивно удивилась девушка.
– Ты смеешься? – удивился Леван, – родители давно договорились о моей свадьбе, через год я женюсь на дочери самого богатого купца Кахетии, об этом все знают.
– Но почему ты тогда так со мной поступил? – борясь с рыданиями, спросила Саломея.
– Вот из-за этого, – засмеялся юноша, игриво скрутив ее соски, – и из-за всего остального тоже.
Он начал мять и лапать обнаженное тело Саломеи, бесстыдно исследуя ее интимные складки, и неожиданно ей это понравилось. Слезы девушки высохли, и она позволила Левану доставить ей такое же удовольствие, как она только что доставила ему. Наслаждение оказалось таким ярким, что Саломея громко закричала, когда сладкая дрожь забила ее в конвульсиях страсти. Открыв для себя мир чувственных ласк, девушка больше никогда от них не оказывалась, а радостно шла на свидания с Леваном, которого, тем не менее, скоро начала презирать. Получив удовлетворение, юноша старался доставить наслаждение и ей, что по глубокому убеждению этой дочери гор было проявлением слабости. Если бы парень только потребовал от нее ублажить его, а потом получал бы от ее тела удовольствие любым выбранным способом, не заботясь о ней, Саломея сочла бы это естественным правом мужчины. А кузен, который с радостью заботился и о ее удовольствии, казался ей слугой, а значит, существом зависимым и недостойным. Но обижать обожаемого сына тетушки Тамары она считала для себя невыгодным, поэтому держала свои мысли при себе, и вместе с кузеном радостно обучалась искусству плотских игр.
Леван сдержал слово: когда Саломея подловила, соблазнив, квартиранта тетушки доктора Иоганна, она уже умела в постели все, но при этом сохранила девственность. Наивный немец увидел на простыне кровавое пятно и тут же сделал девушке предложение, которого она так добивалась.
Сидя сегодня в большой зеркальной гостиной Пересветова, Саломея не случайно вспоминала свою жизнь. Перед ней лежало письмо от Левана, сохранившего теплые отношения с бедной родственницей, ставшей графиней. Кузен писал ей о слухах, ходящих в столице, где он теперь жил вместе со своей богатейшей женой и шестью детьми. Он клялся, что уже из нескольких достоверных источников слышал, что граф Печерский сильно болен и, скорее всего, проживет не больше трех месяцев. В конце письма Леван с отработанным светским искусством полунамеков и иносказаний предлагал будущей неутешной вдове по приезде в столицу вспомнить их «нежные» отношения. Саломея хмыкнула и, смяв письмо, бросила его в угол. Разжиревший от праздности Леван больше не был ей интересен, ведь в ее жизни уже был мужчина, которого она, по крайней мере, уважала, и, самое главное, такой, какой был нужен ее горячему телу.