Обнимаю то самое дерево,
что любила Марина… Избушкою,
где Марина жила, куховарила,
умиляюсь, хоть ветха изба…
И стою перед входом потерянно, —
не рублём золотым, а полушкою, —
перед той, что светила, как зарево,
многоликой любови раба!
Во Вшеноры въезжаю на станцию
(только стены расписаны граффити) —
всё как прежде: и столб «пастернаковский»,
где молила небесной любви…
В этой чешской глуши – иностранцами,
чуть значимей, чем нищий на паперти,
ею писаны, в горе и напасти,
строки, – «русский олимп» обрели!
Вот стоишь у окна, отрешённая,
после долгой прогулки покосами.
Дом в низине, а церковь – охровыми
камельками, в описанный вид…
Затянувшись врачом запрещёнными
и губительными папиросами,
ты восходишь созвучьями новыми
в мир поэзии русских элит!