Этот непрестанно углублявшийся опыт нетварного Света в соединении с практическим знанием восточно-христианской мистики дал отцу Софронию ясное видение разных способов созерцания – божественного, человеческого и бесовского. Способность к их различению привела к тому, что с того момента, как он обосновался на Западе, о. Софроний стал желанным собеседником многих людей, находящихся в духовном поиске. Никто лучше него не мог показать иллюзии и опасности, таящиеся в некоторых формах гнозиса и естественной мистики, основанной на методах психической техники: смешение нетварного Света (идущего от Бога) с тварным светом ума (который – не более чем отражение первого); самообожение на пути отождествления сущности человека с сущностью Бога; внутренняя успокоенность, зачастую представляющая собой просто разновидность «квиетизма»; несовместимость медитации (расслабления) и молитвы (крайнего напряжения); растворение человеческой личности в «неизменном океане сверхличностного Абсолюта». Для отца Софрония «видение нетварного Света неразрывно связано с верой в божественность Христа». Оно вытекает из этой веры и подтверждает ее. Многих генонистов,[1] буддистов и других гностиков Христос обратил через посредничество отца Софрония.
Очевидно, Пасха 1924 года ознаменовала поворотный пункт на жизненном пути отца Софрония. По его собственному выражению, Святой Дух «наполнил его сердце вдохновением, более его не покидавшим». Святой Дух дал ему «безумную отвагу», необходимую для того, чтобы быть христианином. Началась новая жизнь. Отец Софроний беззаветно отдается молитве, видя в ней «живую встречу тварной человеческой личности с Личностью Божественной». Он чувствует, что стоит перед решающим выбором: либо усыновление Богом Отцом, либо мрак небытия. «Среднего пути нет», – полагает отец Софроний. В сердце его разгорается жестокая борьба между любовью ко Христу и страстью к искусству, «владеющей им как рабом». После нескольких месяцев внутренних метаний он, подобно Аврааму, решается принести в жертву самое дорогое, что у него есть: он оставляет живопись.
* * *
Желая посвятить свою жизнь Богу, отец Софроний поступает в только что открывшийся в Париже институт св. Сергия. Но учебная программа не удовлетворяет его. Он находит, что на занятиях говорят не столько о самом Боге, сколько, так сказать, вокруг да около. До конца жизни отец Софроний сохранил критическое отношение к академическому богословию. По его мнению, богословская наука полезна и необходима для Церкви на ее исторических путях, но отнюдь не для личного спасения и истинного богопознания. Он объясняет свою точку зрения так: «Она (богословская наука) дает лишь интеллектуальное знание, но не ведет к действительному восхождению в сферу Божественного Бытия». Для отца Софрония, верного ученика св. Силуана, «христианство» – не доктрина, а жизнь; богословие – не упражнение интеллекта, а «состояние существа, вдохновленного божественной благодатью»; познание – не отвлеченное знание, а «обретенный в существовании опыт общения с Богом». Таким образом, утверждается примат экзистенциального опыта, не исключающий, однако, сущностной необходимости твердого догматического сознания. Как пишет отец Софроний, «условием праведной жизни являются правильные понятия о Христе и Святой Троице. И наоборот: малейшее отклонение от истины в нашей внутренней жизни извращает догматическую перспективу».