Мы прошли в дальнюю комнату, где располагалась широкая кровать, накрытая шерстяным пледом. Там Айлин стала возле зеркала и повернулась ко мне спиной.
- Ну, помогай же! – она застыла в ожидании.
Застежка оказалась вовсе не тугой. Разошлась быстро, и платье сползло на пол, обнажая стройную фигурку госпожи Синицыной – на ней остались лишь розовые трусики.
- Саш… - она минуту помедлила, затем начала расстегивать мою рубашку, добралась до ремня и застежки брюк.
- Айлин… - произнес я и добавил шепотом: - Черт!
- Я хочу на тебя посмотреть, - будто оправдываясь сказала она, закончив с брюками – они сползли по моим ногам.
- Ты понимаешь, что сейчас ты можешь потерять что-то очень дорогое, - произнес я, жутко возбуждаясь от прикосновений ее нежных пальчиков.
- Для меня нет ничего дороже, чем ты. Вот чего я боюсь потерять, - она прижалась голой грудью ко мне, кольнув сосками, отвердевшими словно камешки. – И еще, я знаю, чего ты боишься. Поняла это по пути домой.
- Скажи, чтобы и я знал, - от прикосновения ее голого животика к моему возбуждению я вздрогнул.
- Боишься, что для тебя тогда не будет Ковалевской, но я обещаю: чтобы между нами не случилось, я не стану препятствовать твоим отношениям с ней. Ты пойдешь в воскресенье выбирать ей платье? Да, сходи, теперь можешь легко сблизиться с Олей - она на самом деле хорошая девочка, при всем своем зазнайстве. Сегодня я почувствовала, как ее влечет к тебе. Она очень ревновала и злилась, а мне это было приятно, - говорила Айлин, положив голову мне на грудь и щекоча розовыми волосами. – Раз она злится, значит понимает, что я для тебя тоже много значу.

Отчасти ее слова были правдой, отчасти просто приятны. Отчасти нелогичны, странны и противоречивы. Боги, что творится в ее милой головке?! От попытки осознать ее мысли я даже запутался в своих. Все это, что сейчас происходило между нами, и наши отношения в том числе, приобретало очень необычный вкус. Я подумал, что этот мир нравится мне тем, что отношение мужчин с женщинами здесь намного свободнее, зачастую мужчина имеет несколько жен или любовниц. И женщины давно свыклись с этим, приняли как норму. Такое понимание установилась с легендарных времен Перуна, забравшего Геру у Зевса и окружившего себя женами и десятком наложниц. Затем еще доимперские древние князья, принялись подражать в это вопросе Громовержцу. При всем этом обычная женская ревность никуда не делась, она лишь перестала быть слишком обжигающей: оставляя след с гораздо меньшим числом несчастных, отравленных ядом или истекших кровью от острого стилета.