Рядом со мной целый сундук, набитый
серебром и золотом, а моя казна в который раз показала дно. Но без
этого никак. Царь не может быть скрягой, иначе за него не станут
умирать. Он бьется в одном строю вместе со всеми и ест то, что едят
воины. Вождь делит взятое в бою согласно обычаю, и тогда воины
преданы ему. Жадничать нельзя, и потому господа таксиархи уже
щеголяют в немыслимо роскошных ожерельях, заменяющих им погоны.
Десятники получат простые серебряные обручи, полусотники — витые, а
сотники — такие же, но сделанные из золота. Ничего другого мне в
голову не пришло, потому как одежды тут большую часть года не
носят, а как сказал классик, общество, не имеющее цветовой
дифференциации штанов, обречено. Тут дифференциация такая, что мое
почтение. Только слепой звание перепутает.
— Первая сотня! Первый десяток! Воин
Хрисагон! Выйти из строя!
Из рядов фаланги вышел смущенный
мужик лет двадцати пяти и, печатая шаг, подошел ко мне и склонил
голову, прижав руку к сердцу. Он смотрел с недоумением и легким
страхом, не зная, для чего его поставили перед всем войском. Я
надел ему на шею серебряную гривну и прокричал.
— Воин Хрисагон славно бился! Он на
моих глазах сразил двоих насмерть и двоих ранил! Он вытащил
раненого товарища с поля боя, рискуя жизнью! Он чтит своего
командира и ни разу не был наказан. За свои заслуги Хрисагон
назначается десятником, а его жалование удваивается. Серебряный
обруч на шее станет знаком его власти. Носи его с честью, десятник!
Встать в строй!
Воин, который чуть в обморок не упал,
пошел на подгибающихся ногах на свое место, а навстречу ему уже шел
следующий. Я вручал новые знаки отличия, называя каждого по имени и
вспоминая о его подвигах. Корос, стоявший позади меня с листом
папируса, шептал мне нужные слова. Я почти всех знал, но упомнить
столько подробностей не мог никак. Я же не Александр Македонский,
который, как говорят, помнил имя каждого своего воина из сорока
тысяч. Врут, наверное, у него тоже свой писец был.
Вскоре сундук опустел, а солнце
совсем скрылось за краем неба. Здесь быстро темнеет. Не успеешь
оглянуться, как вокруг тебя пронзительно-черная южная ночь,
пахнущая солью и ветром. Я поднял руку, и огромный жертвенник,
стоявший за моей спиной, озарился вспышкой яркого пламени. Воины
прикрыли глаза, многие даже закричали что-то в испуге, но десятники
и сотники быстро водворили порядок, раздав положенные пинки и
затрещины. Я уже успел ввести в действие постулат Фридриха
Великого: «Солдат должен бояться своего капрала больше, чем врага»,
и он был встречен с полным одобрением. У нас здесь нет никого из
потомственной воинской знати, и новые порядки прижились.