Я на секунду задумался. Что будет, если я поведаю этому бойцу,
что прибыл из грядущего века? Потом ведь в штабе все равно придется
объяснять, откуда я знаю технологию разработок будущего. Так не
лучше ли испробовать вначале реакцию этого бойца?
— Понимаешь, — начал я осторожно. — Тут такая петрушка
вырисовывается. — И сразу без обиняков, чтоб не тянуть кота за
хвост. — Я, друг мой, из… БУДУЩЕГО.
И замер, ожидая хохота.
Но его не последовало.
— Из кого… тьфу ты… из чего?
— Из будущего! — без всяких китайских церемоний повторил я.
Лёха, как теперь я стал называть его, выкатил глаза. Наступило
онемение.
— Теоретически это выглядит так… — принялся я объяснять
недалекому бойцу, в прошлом трактористу колхоза «Знамя Октября».
Последовал ряд формул, научных терминов, от которых у Лёхи
засвербило в носу. Стараясь не переборщить с заумными фразами, я в
двух словах поведал бойцу сорок третьего года, как оказался здесь,
из своего мира, из будущего. По мере моего рассказа тот постепенно
незаметно отодвигался, предполагая, что имеет дело с повернутым на
голову психом. А когда я закончил, он, поразмыслив, вкрадчиво
спросил:
— А чего ж ты до этого молчал?
— Особистов боялся, — откровенно признался я. — Или, что вы с
Борькой посчитаете меня душевнобольным придурком. Контуженным в
воронке.
Пауз была долгой.
— Ну-ка, повтори еще раз, как там у вас живут в двадцать первом
веке?
Я принялся рассказывать о полете Гагарина, об американцах на
Луне. О холодной войне, о Кеннеди, Брежневе, Горбачеве, прочих
политиках. О новых машинах, ракетах, круизных лайнерах. Наступило
время ужина. Потом отдых у костра. Мы уединились от бойцов
подальше. С открытым ртом он слушал, а я все перечислял,
перечислял. О стройке БАМа, Олимпиаде-80, новых заводах, спутниках,
кораблях. О распаде СССР, о мнимом «конце света» в 2000 году…
— Чем закончится война? — внезапно спросил он.
Я ответил. Дойдем до Берлина. После войны начнется расцвет
социализма в стране. Потом застой. Перестройка. Лихие девяностые.
Миллениум. И так далее.
— После Сталина никого уже такого могучего не будет? — спросил
он, все еще не придвигаясь ближе. Потом надолго задумался, пыхтя
папиросой. Прошли томительные минуты. Выплыла Луна. Расставили
часовых. Укладывались на ночлег, а он все думал и думал.
Наконец, выдал в пространство: