— По-русски говоришь? — спросил я у него строго.
— Говорю, — отрывисто ответил тот.
У него был сипловатый монотонный голос.
Я смог рассмотреть одежду незнакомца. Он носил объёмный
тёмно-коричневый чапан, подпоясанный плетёным кушаком, серый паколь
и шерстяные шаровары. Ну, типичный пастух, ничего не скажешь.
Вернее, он был бы типичным, если бы не очки, что так сильно портили
образ.
— Ну и хорошо. Тогда снимай свой халат, — приказал ему я.
— Что? Зачем? — удивился Мартынов.
— Нет времени, — бросил я быстро, хватая лазутчика за рукав, —
стягивай с него чапан. Я высчитал интервалы между выстрелами. Знаю,
что сделать, чтобы застать его врасплох.
Лицо Мартынова вытянулось от изумления, а мужчина в очках ничего
не сказал. Казалось, он даже не очень сопротивлялся, когда мы стали
суетиться, стягивая с него халат прямо за камнем.
— Алим! — крикнул я Канджиеву.
Тот уже наблюдал за нами, но всё равно отозвался:
— А!
— Стрелять сможешь? Левой сможешь?
Алим нахмурился. Отнял винтовку от груди. Я заметил, как на его
угловатом, квадратном лице заиграли желваки.
— Если надо — смогу, — сказал Канджиев решительно.
***
Зубаир залёг между камней. Устроил тут же свою винтовку
«Мосина», снабжённую советским прицелом ПУ. Смахнул какую-то мошку,
усевшуюся на грязноватую ткань, которой снайпер обернул длинный
ствол винтовки. Потом тихо шепнул таскавшемуся рядом с ним пастуху
Джамилю:
— Патроны.
Юноша дёрнулся, словно от удара, но не проронил ни звука. Его
пальцы судорожно сжали матерчатую сумку, будто в ней лежало нечто
большее, чем просто патроны. Он вытащил несколько патронов,
пригнулся ниже и протянул их снайперу — небрежно, с каким-то
странным озлоблением, как будто хотел швырнуть, но не посмел.
— Ты ненавидишь шурави сильнее, чем боишься меня. Это хорошо, —
тихим, шипящим голосом проговорил снайпер.
Джамиль не ответил. Только стиснул зубы, и в его тёмных глазах
мелькнуло что-то звериное — не страх, не покорность, а та самая
старая, глухая ярость, из-за которой он и покорился этому чужаку.
Из-за которой так легко согласился вести его в горы.
Молчун медленно и по привычке аккуратно отвёл затвор оружия.
Пусть эта винтовка мало что для него значила, и использовал он её
только для конспирации, чтобы походить на местного охотника,
снайпер всё равно относился к ней бережно. Он привык с уважением
обходиться с любым оружием, что оказывалось у него в руках.