Он разозлился. Потом успокоился. И вернулся к своей жизни.
Тем более, что она уже вовсю поджидала его дома.
Как только за Мэттом закрылась входная дверь, он сразу заметил мать в одном из кресел гостиной. Плечи её были женственно покатыми от рождения, но сегодня Мэтт чётко видел их понурость.
Мать, по своему обыкновению, широко улыбнулась, но глаза её были… не теми. Мэтт почуял беду.
– Сынок, давай я сварю тебе кофе, – как-то наиграно радостно предложила Шанель.
Он согласился и почувствовал, как его голова и шея сами собой норовят втянуться в его же плечи.
– Что-то ты зачастил к Джонсонам, сынок. Ни свет, ни заря, а Маттео уже возле их дома околачивается. Но это и хорошо, – со вздохом заключила она. – Я ведь всегда тебе говорила: эта девочка когда-нибудь сделает тебя счастливым!
О нет, только не это, подумал Мэтт. Хуже момента и представить сложно.
– Ну? Чего нос повесил? Бортанула тебя наша девонька, да? Ну а как ты хотел… время идёт, она умнеет. А помнишь, что ещё я тебе говорила? «Она будет твоей, Мэтт, если ты захочешь». Ну так вот, теперь я снова тебе скажу, но уже с поправкой: «Она всё-таки будет твоей, сынок, но только если ты по-настоящему этого захочешь». Ладно. Сегодня речь не об этом. Я думаю, мой дорогой и любимый сын – дороже и любимее тебя у меня никогда никого не было и не будет – что пришло время поговорить серьёзно… впервые за твои двадцать шесть лет.
– Мам, что случилось?
– Тебе нужно повзрослеть, мой дорогой, – Шанель кивнула на синяк на его лице. – И сделать это придётся быстро. У меня рак, Маттео. Уже давно – четыре года. Я не говорила, потому что планировала тебе сообщить, когда он останется в прошлом. Но пару недель назад выяснилось, что в прошлом всё-таки останусь я. От года до десяти – так они говорят. Опухоль гормонозависима, и точно предсказать, какие препараты будут мне помогать и как долго, нельзя. Такие дела, сынок.