Вот эта – вперемежку с горохом и полосками от летнего сарафана для отбывающей на курорт двадцатилетней Нелечки.
Сейчас этой подушечке весь срок изношенности прошел. Но вещи у меня живут долго, наверное, им нравится.
А вот эта солнечная полянка – кусочки выпускного платьица моей старшей Машеньки для детского сада. Теперь она почти взрослая, и ее веселый наряд в пору шагающей кукле.
Но среди разноцветной пестрой пухлости выделяется одна. Темно-серая, строгая, солидная, с одной пуговкой. Это материал для мужского костюма.
Как давно это было. Я намеренно долго шила, назначая частые примерки. Его звали Александр. Победитель! В нем чувствовалась благородная, великодушная сила. Нелька привела его, заставила обмерить.
– Она сошьет тебе карьеру, будь уверен.
Он улыбнулся и неожиданно, найдя мою руку, поцеловал ее.
Да, в нем чувствовался характерный нрав, не грубая жажда власти, а спокойная, выдержанная серьезность и жизнепрочность.
Шилось легко. Почти ни разу не уколов пальца, я смотрела на него снизу вверх и любовалась. Он чуть смущался, и мне нравилось, что только я могу так смотреть на него, как бы заглядывая внутрь, хотя бы и снизу.
Нелли в часы его примерок кружилась по квартире и говорила не умолкая. Но он не слушал ее, как казалось мне, а внимательно наблюдал за моими движениями. И я, прикасаясь к его телу, к серой ткани костюма, чувствовала что-то тайное и непостижимое.
– Ты, часом, не влюбилась? – мимоходом спросила Нелли. – Что-то долго копаешься, уже месяц как шьешь.
Я молчала, что ей ответить? Что я влюблена? Мне не хотелось доверять это никому.
– Копуша ты моя мечтательная, – обнимая, говорила Нелли. – Люблю тебя, хотя и согласна с твоим мужем, ты чокнутая!
Но завершение неминуемо приблизилось. И как ни старалась я оттянуть собственное упоение к шитью – костюм был готов. Завтра Александр придет в последний раз.
…Но никто не пришел. Его карьера надломилась и потеряла смысл. Потеряла смысл и моя тайна. И Нелька тут ни при чем.
Не она его бросила, а он покинул нас.
Нелепо, ужасно и очень больно. Его машина врезалась в столб, и он умер, не приходя в сознание. Кто бы утешил меня? Но мне приходилось сторожить Нелькины чувства от исчезновения.
Жестокая потеря.
Костюм Нелька забрала через неделю и сдала в комиссионку. Я не протестовала, какое мое право? Он всегда принадлежал только ей, в костюме или без. А я оставалась неторопливой портнихой, которая передвигалась исключительно на корточках, а если и вставала, то не становилась от этого выше.