Извожу мужа своей холодностью, и мне это нравится. Вижу, как у Марка заламывается жесткая морщинка между бровей – это значит, что он сильно раздражен, но сдерживается. За годы брака я превратилась в барометр по определению его состояния. Сейчас уровень его бешенства где-то 7 из 10. А вот когда на лбу вздуется вена, значит, самоконтроль потерян и скоро начнется буря.
Марк не выдерживает, и шлепает ладошкой по столу:
- Ленчик, я не пойму, что происходит? Ты сердишься на меня?
- Ну что ты, дорогой. Я просто устала.
Сверлю Марка взглядом и поддеваю вилкой кусочки пирога. Я ем вишневый пирог вилкой и ножом! Будто напротив меня сидит придворный церемониймейстер, а не собственный муж. Еще неделю назад мы бы разыгрались и, смеясь, слопали этот пирог, откусывая от краев, угощая друг друга и не стесняясь перепачкаться.
- Если ты дуешься по поводу футбола, то я уже устал оправдываться.
- Марк, не повышай голос, у меня голова болит.
- Ты сама меня отпустила, ну сколько можно-то…
- Я не сержусь, с чего ты взял?
- С того, что ты сидишь, как на похоронах.
Я горько усмехаюсь.
- И что с того?
- С того, что я от души сделал тебе подарок, и хотел бы немного отметить…
- Ну так ты и отмечаешь, - выразительно киваю на почти пустую бутылку, которую Марк выпил в одиночестве.
Вена на лбу Марка начинает пульсировать, но он сдерживает себя. Плещет в бокал остатки вина и залпом осушает.
- Очаровательно, - говорю я, отправляя в рот крошечный кусочек пирога. – Там еще виски есть, если что… На футболе мало наливали?
- Я так и знал, что это из-за матча...
- Нет, Марк, это не из-за матча, это из-за тебя! – произношу и сама пугаюсь своих слов. Еще рано, не хочу, чтобы он знал о моих подозрениях. Пусть переживает, сомневается – знаю ли я правду или нет. Мне кажется, я вижу, как по его лицу скользит тень. Только не пойму, это тень раскаяния или недоумения?
- Лена, есть, что сказать – говори. Что за дурацкие игры?
- О нет, игры – это по твоей части, правда, милый? – Выразительно смотрю на часы. - Пожалуй, пойду спать. С годовщиной тебя!
Вижу, что он растерян. Видимо, по-другому представлял себе этот вечер. Топчется на месте и не знает, что делать – пойти со мной наверх или с видом оскорбленной добродетели остаться внизу и улечься на диване.
Я делаю выбор за него. Подхожу, чмокаю в щеку – все, формальности соблюдены, и сообщаю тоном, не терпящим возражений: