– Где он сейчас? – я повернулась к старосте.
– Кто? – не понял тот.
Я подумала, как бы описать Зима – как и все знающие, он постоянно менял обличья, – и коротко сообщила:
– Гость вашего города. Прибыл весной-летом. И с тех пор не просыхает. Вообще тихий, но может внезапно и сильно взбрыкнуть.
– А-а-а! – сразу понял староста и скривился: – В остроге он. В яме. Буйным вдруг стал, вот соседи и сдали. Сидит теперича. Думает.
– И как его заперли, так статуи и появились? – я улыбнулась.
– Ну... э... – замялся он. – Вроде как... да, – и понял: – Это что же, чали? Он – как ты? Мече... прости, знающий?
– Когда сезон работы заканчивается, метки бледнеют и малозаметны, – пояснила я и попросила: – Проводи меня к нему.
Но Вёртка отвлекла: повозившись, вытянулась вдоль моего позвоночника, на пару вдохов слилась со мной, и я ощутила то же, что она – остывшую, тянущую ледяным сквозняком кровь. Странного, очень странного мертвеца.
Развернувшись, я побежала вдоль стены, считая статуи – первая, пятая, десятая, пятнадцатая... У восемнадцатой я остановилась и, пока староста догонял, использовала пару искр. Невысокий парень – странник в обрывках одежды, скованный наледью в позе замерзающего, – рухнул на снег. Лёд разлетелся на куски, обнажая синюшную кожу, сведённое тело и грязное тряпьё. Я наклонилась и сразу же заметила главное – характерные пигментные пятна на судорожно сжатых кулаках.
Вот же... гиблые затмения...
Подоспевший староста не успел и рта раскрыть.
– Чалир, ты его знаешь? – я указала на мертвеца.
Он опять нервно подёргал ус, сглотнул, прищурился слеповато и качнул головой:
– Нет. Не наш. Первый раз вижу.
Я недоверчиво подняла брови, и староста приосанился:
– Я тут родился, чали, и вырос. Каждую собаку знаю. Пришлых сразу вижу. Не наш. Чужак. И, право слово, чали... – он запнулся и сник: – Не понимаю, как он здесь оказался...
Ну, это-то как раз объяснимо: как показал случай в Солнцедивном, просочиться в город в облике местного (того же вечно пропадающего торгаша Видена), притереться и прижиться – большого ума не надо. А после смерти чары разрушаются, обнажая истинное лицо. Вопрос в другом. Кто, когда и за что убил знающего-летника. Чужих смертельных чар на нём мы с Вёрткой не ощущали. Зато остро чувствовали не свою смерть.
Когда время смертного кончается, он уходит сам. А когда его вынуждают уйти, появляется Уводящая – и оставляет следы своего присутствия: колючие, неприятные... инородные. Иномирные. Кто хоть раз побывал на пороге Гиблой тропы, навсегда запомнит и её, и обжигающе ледяное дыхание Уводящей.