Джемма, он видел, тоже встревожена, но бодрится, не позволяя себе впадать в панику.
– И все-таки мы должны... ради Бенета. Он вот-вот снова расплачется! Я едва успокаиваю его.
Во мху, там, откуда пришел этот мужчина, были видны четкие вмятины, и, судя по ним, прошел он там не один: за ним кто-то гнался? Преследовал? Почему? Хэйвуд стиснул в ладони кинжал, и они направились дальше, следуя тем же путем, которым вели их следы.
Далеко идти не пришлось: через пару сотен шагов деревья вдруг расступились, и перед путниками предстала дорога, свидетельствующая о случившемся здесь ужасном событии. Перевернутая повозка, разбросанные в пыли одежда и нехитрая утварь и еще один мужской труп, глядевший в небо невидящими глазами, – всё это заставило Хэйвуда остановиться на месте и, спрятав Джемму с ребенком за спину, внимательно осмотреться. Те, что сделали это с повозкой и путешествующими на ней, всё еще могли оставаться неподалеку...
Впрочем, в тишине на дороге не раздавалось ни звука, не считая пения птиц.
И тогда во всю мочь своих легких заплакал младенец. Он и так терпел слишком долго, и теперь был настроен вытребовать свое, чего бы ему это ни стоило... Хэйвуд и Джемма вздрогнули одновременно.
– Ну-ну, маленький, тише! – зашептала малышу девушка, пытаясь урезонить его. – Пожалуйста, потерпи еще самую малость! Тише, Беннет, тише, малыш. – Но ребенок кричал всё сильнее, и, верно, именно потому Хэйвуд не сразу расслышал грохот колес приближающейся повозки.
– Кто-то едет, – наконец сказал он, перекрикивая младенца. – Лучше укрыться в лесу.
Джемма кивнула, отступая к деревьям, но оба отчетливо понимали, что прятаться, когда на руках громко кричащий младенец – бесполезное дело. Тот, кто двигался по дороге, уже давно и отчетливо слышал их... И все-таки под сенью деревьев ощущалась хоть какая-то, но защита.
– Бенни, малыш, умоляю тебя, помолчи хоть немного! Только чуть-чуть. Будь славным мальчиком! – увещевала малыша Джемма, но он, конечно, не понимал ее слов и требовал пищи.
Повозка, между тем, остановилась, с неё спрыгнул нестарый еще, но уже поседевший мужчина лет пятидесяти или, возможно, чуть старше. Он окинул дорогу встревоженным взглядом, а потом направился сразу на плач малыша, призывая:
– Сеньор Альба, вы здесь? Сеньор Альба? Боже мой, какое несчастье! Сеньор Альба, умоляю, откликнитесь.