В экипаже его приняли, а старпом по-отечески благоволил к нему: часто хвалил за вкусную еду, подбадривал в трудных ситуациях, любил поговорить с ним «за жизнь». Старпом был уже в годах. По отношению к молодым членам экипажа нередко обращался «сынок», а к Бобу так и подавно.
– Сынок, – говаривал он, придя на обед, – чего ты нам сварганил сегодня?
– Суп «рататуй» и макароны по-скотски, – отвечал Боб гормональным баритоном, – а на третье, как всегда, компот из сухофруктов с бромом.
Боб быстро перенял морские фразеологизмы и к месту ими пользовался.
– Палец в рот ему не клади, – радовался старпом, – первый раз в море, а будто сто лет уже «мариманит». Молодец!
Боб жил в самой привилегированной каюте рядового состава – каюте мотористов. Она располагалась в кормовой части под главной надстройкой, где меньше всего качало, – своего рода эпицентр относительной стабильности, вокруг которого происходили мотания в пространстве всех других частей нашего валкого судна. Эта четырёхместная каюта в условиях очень ограниченного судового пространства считалась роскошью, поскольку даже некоторые представители из научного отряда жили в носовом шестиместном кубрике. Роскошь состояла ещё и в том, что до места работы – рукой подать. С горшка на работу, как любил говаривать наш «дед».
Единственным недостатком являлась повышенная шумность. Шумность исходила от машинного отделения, находящегося сразу за железной переборкой, где постоянно крутились на полных оборотах два дизеля: главный, приводящий в движение гребной винт, и вспомогательный – для динамо. Один из двухъярусных коечных блоков мотористов как раз прилегал к машинному отделению. А тонкая металлическая перегородка, разделявшая эти смежные помещения, представляла своего рода мембрану, усиливающую грохот дизелей. Спать рядом с этой перегородкой равносильно тому, как если бы по ней, как по наковальне, постоянно и одновременно стучали кувалдой и молотком. Кувалда – это главный двигатель, молоток – вспомогательный. Мне и Бобу (ему уступили место, считавшееся «привилегией» первого рейса) как раз и довелось коротать часы ночного отдыха рядом с этой наковальней. Времена относительного спокойствия наступали лишь в периоды заходов в порты. Тогда отключалась кувалда, и оставался только молоток.
Со временем мы, конечно, привыкли к этой стукотне. А лично я привык настолько, что первые дни на берегу в тишине просто не мог заснуть, и непродолжительный сон накатывал только тогда, когда под окнами проходил тяжёлый МАЗ