— И как бы побыстрее добраться до Харни? — Я тяжело вздохнула, наблюдая за веткой березы возле окна. Ее листья касались стекла при небольшом ветре, что успокаивало.
Харни — это мой замок. Из-за социофобии в юности я стала больше общаться с нежитью и даже с неодушевленными вещами, наделяя их нужными мне качествами. Харни не был нежитью, но некоторую "жизнь" я все же сумела в него вдохнуть. Можно сказать, что замок был моим домом и семьей одновременно.
Я отвлеклась от мыслей, наблюдая за радужной гусеницей размером с мой большой палец, что усиленно поедала березовые листья. Да эта обжора уже прикончила не меньше десятка, только ошметки и остались.
Интересно, где моя вездесущая тройка умертвий, которых я сумела превратить практически в живых существ и даже увеличить их интеллект? Они были мне верными друзьями, слугами и дебоширами все эти годы. Неужели погибли без моей магии и давно разложились?
От этой мысли стало неимоверно тоскливо. Ветер развернул один из объеденных листиков плоской стороной к окну, и я почувствовала, как у меня выпучились глаза от удивления. Я подскочила с дивана, распахнула створки окна и почти что перевалилась через подоконник, чтобы достать искомое. Моей целью были те самые листья, пострадавшие от челюстей гусеницы.
— Тело, — прочитала я прогрызенные в листке буквы, складывая в слово.
Я тут же кинулась просматривать остальные в надежде, что я не схожу с ума. Через пять минут изысканий я поняла, что вся ветка была исписана обжорой, которая сейчас неподвижно лежала на подоконнике. Съела она прилично больше, чем следовало ее виду.
— От-дай мое тело, — начала я читать по слогам послание, перебирая листья по очереди от самых дальних на ветке к ближним. — Су... Это мы опустим, — тут же спохватилась я. Вслух про себя подобное читать не хотелось.
— Кто ты та-кая? Что сде-ла-ла со мной? Вер-ни все, — я продолжала последовательно читать, стараясь разобрать смысл. Почерк у насекомого был так себе, как и манеры. — Я Ти-ту-ни-али! Мое тело! — И вокруг куча листьев с восклицательными знаками и словами на С.
— Мамочки-цветочки! Да наша обжорка в ярости. — Я не могла не улыбнуться. Первое — девочка была жива, и второе – она нашла меня.
Я сняла трудягу с подоконника и посадила на какое-то комнатное растение, что одиноко засыхало на окне.