– Не мой.
– …промыл маме мозги этой своей пустынью? – Диана показывает варежкой в сторону огней Северо-Стрелецка. – Мне теперь – посчитать и забыть?
– Валентос про Бога не трындит. Разве что про Тора.
– Вот с ним тогда и гуляй, и живи, и… и обряд тоже с ним сделаешь. Три «с» тебе.
Диана складывает руки на груди и отворачивается. Иногда она очень упрямая и это ОЧЕНЬ бесит.
– А первое «с» где?
– Не знаю. Не важно!
Я размышляю, в каком слове Диана нашла первое «с», но потом соображаю, что для таких дум слишком холодно, и примирительно улыбаюсь.
– Обнимашки?
Диана, не понимая, смотрит на меня.
– Чего?
– Обнима-а-а-ашки-и-и-и, – я выпучиваю глаза, поднимаю руки и, как зомби, топаю на Диану. – Обнима-а-а-ашки-и-и-и.
Диана отступает от меня, едва не заваливается в огонь и с обречённым видом скрещивает руки. Я повисаю на ней всем весом, как орангутанг на дереве.
– Чел, – Диана изображает скучающий вид, – сознаёшь ли ты, что весишь с тонну?
– Я обнимашечный демон. Не могу же я весить как… пёрышко.
– Пожалуйста, обнимашечный демон, отзови своего прилипалу. Пожалуйста-пожалуйста!
– Вот объясни, как можно «отозвать» человека, если он хочет подарить подарок?
Диана задумывается на секунду, потом радостно вскрикивает и скачет вокруг.
– Скажи, м-м, что у тебя понос, и это заразное. И фурункулы! Понос и фурункулы! – Она морщится. – Бу-э-э-э! Аж самой противно!
– Я так делать не буду, – в моём голосе прорезаются железные, батины нотки, и мордашка Дианы вытягивается.
Секунд десять мы безмолвно таращимся друг на друга. Постепенно плечи Дианы округляются, она чуть наклоняет голову и исподлобья смотрит на зелень северного сияния.
Я понимаю, что переборщил, и тараторю:
– Сделаем тут всё, он подарит, и пойдём в ТЦ кататься на эксала… эскалаторах.
Лицо Дианы выражает скепсис, и я добавляю:
– Или домой к нам. Учитывая боевые действия, он там точно долго не останется.
Диана стонет.
– Чего там с нашими безумными предками?
В голове неприятно вспыхивает картинка: Вероника Игоревна после ссоры с батей, у нас дома. Она только вышла из комнаты «родителей», и сквозь застеклённую дверь протекает голубоватый свет телевизора. Лицо Вероники Игоревны отвёрнуто от меня, из причёски выбились рыжие пряди и скрыли чёрные глаза. Я только и вижу, что линию подбородка и губы, которые сжимаются в ниточку. Ворот белой рубашки расстёгнут – сколько помню, Вероника Игоревна всегда щеголяет в этих мятых белых рубашках, – рукава неаккуратно, по-мужски, закатаны до локтей и приоткрывают созвездия родинок. Я смотрю на Веронику Игоревну и чувствую себя до предела неловко, будто подглядывал в замочную скважину, и меня застали с поличным.