— Это твой сын! Не смей! — а вот теперь голос Ланки становится низким, шипящим, злобным таким.
Да я и теперь задыхаюсь от злобы и обиды за Вальчика, потому что обозвать ребенка, больного ребенка, выродком… Это уже за гранью. Как-то сразу за гранью.
— Да пошла ты! — возмущенно отвечает Сергей, — еще неизвестно, чей он! У меня в семье такого не было никогда! Все здоровые рождались! Надо еще и тест днк сделать, а то я, может, чужого кормлю!
— Делай! И разводись уже со мной!
— Да прям побежал! Чтоб ты у меня половину имущества оттяпала? Да пошла ты!
— Было бы что брать! Одна квартира, и за ту я плачу!
— На мои деньги покупали!
— И на мои тоже!
— Да твоего там ерунда была!
— Да что ты?..
Мне хочется закрыть уши руками, чтоб не слышать эту мерзкую ссору, хочется выбежать отсюда, из этой серой, усталой квартиры, которую делят и никак не могут поделить.
Почему-то кажется, что даже воздух здесь давит, спирает грудь.
Зачем, вот зачем я приехала???
— Мама… — тихий голос из другой комнаты едва звучит, и , конечно, ругающиеся родители его не слышат.
А я слышу и поспешно встаю, пока ребенок не испугался все усиливающихся звуков ссоры.
В крохотной детской едва помещаются диван, письменный стол и шкаф.
На окне висят темные легкие занавески, там же, на подоконнике, стоят игрушки, машинки и большой корноухий заяц.
С другой стороны дивана спрятались костыли, а за дверью — складная инвалидная коляска. Все маленькое, тоже словно игрушечное.
На диване сидит и тревожно смотрит на меня Вальчик.
Глаза его, огромные, красивые, такие же, как у его мамы в детстве, тревожно расширены.
И я торопливо падаю перед ним на колени, обнимаю, ощущая, как он сразу же тянется ко мне, доверчивый и теплый со сна.
— Тетя Маруся… — шепчет он, — а где мама?
— Мама чуть-чуть занята, Вальчик, — я глажу его по худенькой спинке, поражаясь, что все позвонки прощупать можно, — она позже подойдет… Ложись… Или ты попить хочешь? В туалет, может?
У меня нет опыта в общении с такими маленькими детьми, в группе рисования, которую я вела в нашем Доме молодежи, детки все же были постарше.
— Нет… Мне просто приснилось что-то… — он говорит тихо, очень чисто выговаривая звуки, задумчиво так.
И я опять глажу его, шепчу, что это всего лишь сон, что он уже кончился, и можно ложиться спать, чтоб увидеть новый, хороший и сладкий.