2. Глава 1
После этого сдаюсь окончательно и не сопротивляюсь, когда мужчина обходит меня и тянет за цепь, заставляя идти вперед.
Горецкий подводит меня к столу, а затем толкает, распластывая грудью на широкой дубовой столешнице. Рывком разводит ноги в стороны. Дергает кружевную ткань белья, и ошметки трусиков летят на пол. Звук расстёгивающейся ширинки металлическим росчерком проходит по мозгам, заставляя взбрыкнуть еще раз.
— Не надо, умоляю, — выстанываю я последнюю просьбу, уже зная, что пощады не будет. Как и справедливости мне не светит.
— Кончай ныть, — раздается тяжелый рык, и на моя ягодицу обрушивается удар ладони. Затем второй, третий. Кожа начинает гореть огнем, а душа рваться на части. Шлепки тяжелой ладони приносят боль, но она даже рядом не стоит с болью душевной. Кусаю губу до крови, чтобы сдержать крики.
И я почти уже сдаюсь, когда шлепки прекращаются. Бессильно обмякаю и пытаюсь перевести дух, подготовиться к тому, что последует дальше, но передышка длится недолго. Едва успеваю выдохнуть, как вскрикиваю от неожиданного и грубого вторжения в почти сухое лоно.
— Ебать какая ты узкая, — стонет Горецкий, проталкивая в меня свой член до упора. Замирает на секунду, давая мне привыкнуть к нему.
И только это удерживает меня на грани сознания. Промежность горит, внутри словно торчит раскаленный штырь, распирающий стенки до предела.
— Ааа, — тихо всхлипываю, когда здоровенный поршень начинает совершать поступательные движения. — Не так глубоко, пожалуйста. Не могу…
— А что ты хотела, Юлечка? — издевательски цедит мужчина и дергает меня за цепочку ошейника, заставляя оторваться от стола. — Сама знала, на что шла. Думала получить бабки за красивые глаза? Или за приятную беседу? Так не прокатит. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
— Да ничего я не знала, — выдавила между судорожными всхлипами и глубокими толчками, от которых сотрясалось все тело. — Я не подписывала эти документы.
— Хватит уже врать, — мужчина резко усиливает фрикции, а я начинаю постанывать от боли. Внутри саднит, шея натерта ошейником, ноги подкашиваются. По щекам медленно катятся слезы, обжигая кожу, почти вспарывая ее. Их настолько много, что я буквально захлебываюсь.
В этот момент внезапно что-то меняется. Горецкий останавливается, замирает во мне. Дышит тяжело, надсадно. Ни с того ни с сего проводит рукой по моей щеке, вытирает слезы.