Пока в памяти были свежи слова старого профессора, я достал
блокнот и перенёс их на бумагу. В самом низу листа рука сама собой
вывела: «Я верю!». Несколько минут я тупо смотрел на лист, а потом
дважды подчеркнул фразу. Я верю, верю в себя, верю, несмотря на все
страхи и сомнения…
Вера
Что сказать, прижился я здесь. Или
примертвился? Ладно, остановимся на гендерно нейтральном варианте –
присуществовался. А что, я ведь существую и даже мыслю, порой
растекаясь по древу. Из меня нынешнего получился бы неплохой
философ, если бы только нашёлся тот, кто взялся бы записывать мои
высказывания, изрядно приправленные рассуждениями бесплотной твари,
задержавшейся на переходе между мирами. Лично мне лениво строчить
без перерыва, да и блокнотов с карандашами на всё не напасёшься, а
сам себе секретаршей я не нанимался.
Изобразив нечто напоминающее тяжёлый
вздох в безысходной ситуации, когда в беспросветной безнадёге
отсутствует лучик надежды, я покосился с потемневшие от времени
потолочные балки из натурального морёного дуба. Интересно, где в
век бетона, композитов, искусственных камней, пластиковых панелей,
натяжных потолков и прочих строительных изобретений прогрессирующей
цивилизации, Бак отыскал дуб? Или это был не нынешний владелец
кафе, выполненного под старинный ирландский или английский паб с
некоторой претензией на пафосную элитарность закрытого клуба для
избранных, а его предшественник, прогоревший из-за убытков и
вынужденный «делать ноги» от государственных мытарей, требующих
выплаты мыта, сиречь налогов?
О! откуда я помню это слово? А ведь
помню, даже не заглядывая в блокнот и освежая дырявую память.
Видимо пристроилось откуда-то из недр естества. Мытарь… Интересный
момент и пока он не грянул в небытие, быстренько исчёркал
карандашом пару страниц блокнота.
Мысли о налоговиках продолжали
крутиться в просвечивающей голове. Интересно, а как у Бака обстоят
дела с этими государевыми людьми? Последнее время у Бака, как
говорится, прёт не по-детски. Кафе с изюминкой – настоящим
привидением, пользуется в городе бешеной популярностью. Туристы и
приезжие валят натуральными косяками. Иностранцы зачастили, будто
им здесь мёдом намазано. Палятся, ироды, прямо насквозь
просвечивают, а бак только волосатые лапки радостно потирает, гребя
бабло лопатой. А кто бы не потирал, вырасти его захудалая харчевня
в респектабельный трактир. Неделю назад кафе закрыли на пару дней,
которые я провёл у клавиш задвинутого в угол рояля, с тоской
наблюдая за муравьиной суетой рабочих, переделывающих зал. Барную
стойку, выпирающую в зал эдаким морским молом, отодвинули к стене,
разделив на два крыла – слева и справа от облицованного камнями
настоящего камина. Переделка позволила разместить три
дополнительных столика на четыре персоны каждый. У дальней стороны
зала, безумно воя промышленными пылесосами, рабочие за день
ободрали штукатурку и заполировали обнажившуюся стену из красного
кирпича, которую за ночь превратили в натуральную старинную,
потемневшую от времени кладку. Освободившееся пространство занял
фигурный палисад из натурального дерева, тем самым создав в дальнем
углу приватное пространство, подсвеченного имитациями керосиновых
ламп. Подиум с роялем наоборот расширили за счёт столиков,
перемещённых на место барной стойки, тем самым организовав
небольшую дополнительную эстрадную площадку для танцев и
музыкантов, попутно с этим заменив несколько рассохшихся от времени
половых дубовых плах. В полдень третьего дня заведение вновь
открыло двери для клиентов. Вроде и не слишком капитальный ремонт,
но Баку он встал в копеечку.