– Ага, и на камеру ещё сними мой позор. Как компромат.
– Кста-а-а-а-а-а-а-ати, – прищуриваюсь.
Кресла снова скрипят под Мироном.
– Не вздумай, твою мать! Помоги лучше.
А я не могу перестать ржать. И от этого смеха все тело ходит ходуном, а я боюсь, как бы своим хохотом не разбудить детей. Это будет полным провалом.
Поэтому и приходится закрывать рот обеими руками и всхлипывать от очередного прилива хохота.
Мирон шумно вздыхает.
– Дай знать, когда ты насмеешься, Витаминка.
Выдыхаю и стараюсь взять себя в руки. Убеждаю себя, что Мирону и правда нужна моя помощь. Хотя мне самой в это верится с большим трудом.
– Как я тебе помогу, золотце? Ты весишь раза в два больше меня, если не больше, – подхожу к его лежанке.
Глаза успевают привыкнуть к мраку, и я уже могу увидеть очертания Мирона.
– Тяни кресло на себя.
Закатываю глаза и пытаюсь выполнить его просьбу. Но кресло тяжелее, чем я ожидала, и мне удается сдвинуть его всего на несколько сантиметров.
– Боже, – отдуваюсь, предпринимая вторую попытку, – оно из титана, что ли?
Золотухин тоже пытается мне помочь, но ему это сделать намного проблематичнее. Кажется, у него ещё и нога где-то застряла. В общем, стоит мне представить картину со стороны, меня снова охватывает веселье.
– Весело ей, бляха, – бурчит Мирон, – попробовала бы сама на таком поспать.
Ухмыляюсь.
– А ты бы спал всю ночь с детьми и проверял их памперсы? – подтруниваю над ним.
– Ну и попроверял бы.
Снова прикладываю все силы, чтобы сдвинуть предмет мебели, и радостно вскрикиваю, когда ощущаю, что он поддается. С громким скрежетом. И я испуганно смотрю в сторону детей.
– Черт, я тебя поколочу, если они проснутся из-за того, что я тут пытаюсь тебя вытащить, – шиплю на Мирона.
Мирон с грохотом летит на пол и стонет от боли.
Во сне кто-то из тройняшек недовольно кряхтит и переворачивается на другой бок. Мы с Мироном как по команде замираем и смотрим на кровать. Перестаем дышать в ожидании того, кто же в итоге проснется из детей.
И я только через минуту могу выдохнуть, когда в комнате воцаряется тишина. Золотухин с трудом поднимается с пола и потирает спину.
– Мать его, это было больно, – стонет и идет в сторону кровати.
Присаживается на край, откидывает голову, смотрит в потолок. А я смотрю на его профиль в лунном свете. Красиво…
Трясу головой. Красиво, но это не важно. Мне нужно постоянно помнить, какой он гад и как он со мной поступил. Не дал даже возможности все рассказать и объяснить. А сейчас… у меня нет такого желания – говорить ему, что тройняшки и правда от него.