встал рядом с
Алексеем. Честно говоря, яне
знал, чтолучше всего будет сделать.Драться?Бежать?Метка молчала, но я чувствовал — это оно, то, о
чём говорила Нурия. Азар. Он близко. Я подумал о Нине Семёновне, о
её дрожащих руках, о её старомчайномсервизе. Не отдамстарушкуэтим уродам. Но какихостановить?
Я сжал
кулаки, глядя на дымчатые лица и огненные глаза. И тогда Алексей
шагнул вперёд, а егосерповидныйзначоквнезапноярко засветился, — чего я никакне мог
представить.Как и все
вокруг.
Золотистый знакблеснул иАлексей вновь мне подмигнул. В этот миг
меня словно пронзило разрядом электрического тока. Я ненадолго
провалился в прошлое.
Жара.
Пыльныйангар.
Солнце лупит так, что кажется, кожа вот-вот зашипит. Я, худой, как
швабра, таскаюцинкис патронами.Руки
дрожат, пот заливает глаза.Камокмокрый, липнет
к спине, а всухомгорлеощущениепроглоченногопеска.Цинкитяжёлые,
углы впиваются в ладони, и я уженачинаюдумать:
«Не выдержу,
свалюсь. Ещё немного, и свалюсь. Нуи плевать». Вокруг — лязг металла, рёв
грузовика, крики сержантагде-то недалеко:
«Шевелись,салабоны!»
Я ставлю
ящик, вытираю лоб, ив это
времякто-то хлопает меня по
плечу.
Оборачиваюсь — парень, крепкий, загорелый,
стакой жизнерадостнойулыбкой, от которойсразухочется жить. Глаза живые,синие, в
них черти пляшут.
— Не
тушуйся, братишка, — говорит он, подхватываясразу двасоседнихцинка,
будтоонилегчепуховой
подушки. — Давайпомогу, а то ты тут сгоришь.
Я пялюсь
на него, как баран.Видел ли
я его раньше?Такая же зелень, как я, но держится, будто тут
родился.
— Ты кто?
— бурчу, хватая свой ящик.
— Лёха, —
отвечает он, шагая рядом. — Алексей Викторович, еслихочешь официально. А ты?
— Стас, —
выдавливаю, пытаясь не отставать.
— Ну,
Стас,давай,держи темп. А то сержант нас обоих
закопает.
Я киваю,
хотя в голове одна мысль: «Почемуон
такой бодрый?». Цинкуже не кажется таким неподъёмным, и
я даже ухмыляюсьв
ответ, когда Лёха
подмигивает, будто мызнакомылетсто.
Пыль скрипит под берцами,
запах бензина открокодила
(так у нас в части называли 157й ЗИЛ)лезет в нос, но я шагаю, и в грудишевелится необъяснимоетепло. Будтотеперь яне один тут против всех этих тягот и лишений.
Казарма
встречает духотой. Пахнет мылом,мастикойи
старыми матрасами. Лампы гудят, свет тусклый, тени ползают
покрашенымстенам. Я сижу на