Армия в интеллектуально-элитном компьютерном соединении, что в Израиле de-facto приравнивается к первой академической степени, затем небольшой, но успешный «startup», который он открыл на пару со своим армейским приятелем… «Ничто так не отравляет настоящее, как мысли о будущем» – сказал как-то нынешний Далай Лама. Свое настоящее Йорам, с почти детской непосредственностью, оберегал от каких бы то ни было мыслей вообще, а о будущем в особенности. Уже потом он стал усматривать «фатальную» символичность в том, что БУДУЩЕЕ настигло его именно в резиденции Далай Ламы в Тибете, где он очутился со своим напарником по пути в Ришикеш.
В Индии они оказались вроде как по делу, хотя специфика их занятости позволяла найти «дело» в любой точке Земного Шара, доступной интернету и здравому смыслу. Просто его напарник был влюблен в эту страну, рассказывал о ней азартно и УВЛЕКАТЕЛЬНО, что и увлекло их в Дхармсалу. C первых же часов пребывания в Индии его не покидало, ощущаемое почти как физический дискомфорт, впечатление диссонанса между величием природы и убогостью быта людей, в этом величии обитающих. И никакие разговоры о том, что это их, людей, сознательный выбор, жизненная философия, его не убеждали. Рассматривая странное, похожее на панно коммуниста Диего Риверы, граффити на резиденции Далай Ламы, от коммунистов бежавшего, Йорам вдруг подумал, что в этом диссонансе действительно есть что-то глубоко ментальное. От размышлений его отвлек какой-то шум. Шумом оказался многоголосо повторяемый зов, которым стайка туристов, явно израильтян, пыталась вернуть в свои ряды «отбившуюся» подругу.
– Леа… Леа…
Обладательница звучного библейского имени стояла рядом с ним, с явным удивлением рассматривая ту же стену. Их глаза встретились, но уже в следующий миг она красивой, размашистой, привычно-безразличной к мнению окружающих походкой, шла к своим спутникам.
– Слушай, ты заметил какие у нее глаза?
– Нет. – Соврал Йорам. – А вот ноги у нее действительно красивые.
Двумя днями позже, уже в Ришикеше, он застыл пораженный странным, пугающе-сюрреалистичным видом. Солнце уже зашло, но нижний край неба отливал чистой нежной голубизной, еще не разбавленной сумерками. Над этой полосой, заполняя собой все остальное пространство, нависли грязно-свинцовые облака, а разделяла эти две стихии странная, почему-то лохматая, тетива, натянутая непонятно между чем и чем, примерно в метре над пиком островерхой крыши, на котором сидела, прижимая к животу детеныша, небольшая обезьянка. Ее силуэт был словно вырезан из грязно-свинцовой тверди на нежно-голубом фоне, как некий апокалиптический знак.