- Все. Садись!
Мне указали на место рядом, предварительно и его протерев, видимо, от пыли. Даже не знаю, на что я засмотрелась больше. На то, как пол заблестел или на мышцы, заигравшие под белой мужской футболкой. Села, стянула второй носок и поджала ноги под себя.
- Будешь? – Перед моим лицом мелькнула бутылка коньяка.
- Нет. А вы? – протянула ему тарелку, в ответ получила неодобрительный прищур. Вздохнула: - Надумаете - возьмете.
Я поставила ее между нами, подняла чашку. Он до половины наполнил свой стакан, чокнулся с моим чаем и, скривившись, как на поминках, сделал первый глоток. Сидеть с ним вот так на полу было странно и спокойно. Не замечая активности с нашей стороны, система вначале притушила, а затем и выключила верхний свет, обострив тишину ночных посиделок. Я покончила с чаем за двадцать минут и ополовинила съестной запас, Сыч повторно наполнил бокал и, кажется, застыл. Во всяком случае, я не услышала, чтобы он сделал глоток, зато ощутила, как от меня забрали тарелку.
- Ну, и по ком плачет колокол?
- По золотоносной утке. Ее прирезали, не дождавшись яиц.
- Могу ошибаться, но в басне не повезло гусыне.
- В моем случае – гусаку. - Горечь послышалась в его смешке, а вслед за ним шорох одежды. Кажется, кто-то запустил пальцы в волосы. – Конец моему бизнес-проекту.
- Все очень плохо?
Тишина.
- Эй?
- Не хочу говорить. – Тяжелый вздох и шепот на грани слышимости: – Но могу послушать.
- М-м-м, странное стечение обстоятельств. У меня впервые появился благодарный слушатель, а рассказать нечего.
- Совсем?
Так, мне показалось, или его голос стал ближе, чем был?
- Могу пожаловаться, - нашлась я и собственной кожей ощутила его выдох.
- Давай. - Вместе с этим предложением меня неожиданно обняли за плечи, притянули на мужскую грудь. – Так будет удобнее, - оповестили в мою макушку, и жаловаться мне расхотелось. Как отрезало. А в голове забилось отчаянное «Ну все, началось!»
- Тоже не хочешь говорить? – понял мой обниматель. - Тогда помолчим.
И все, ни звука, ни движения, только размеренное дыхание в темноте. Минута, вторая, на четвертой я пошевелилась, спасая от излишнего перегиба спину, и ощутила, как Сыч губами приник к моим волосам. Никакого подтекста, простое прикосновение, но оно словно бы вскрыло ранимость. Или нужду. Меня поцеловали в макушку, затем ниже, явно спускаясь к виску. Теперь точно началось, поняла я, каменея.