– Ты ей вчера читала сказку про чудовище и странную семейку мазохистов? Как она называлась?
– Аленький цветочек.
– Да, точно! Еще картинки там страшные были. Может она впечатлилась и поэтому этого дракона теперь домой тащит?
– Да какая разница уже? Ребенок захотел, купили, она счастлива и прекрасно.
– Слушай, но это ненормально!
– Что именно?
– Такая страшная игрушка в кровати ребенка. Она же ночью проснется, глазки откроет и напугается. Еще заикаться начнет.
– Не начнет. Она ее любит. Не за внешнюю красоту, между прочим.
– А за что?
– Эх, мужчины! За добрую душу и мягкий нрав. Есть что-то в этой игрушке притягательное. Теплое что-то. Понимаешь?
– Черт вас подери, женщины! Какая еще душа у этого страшилища? Если она в три года непонятно что выбирает, то кого она нам в зятья тогда приведет, когда вырастет? Ты об этом подумала? Орангутанга?
– Тарзана, я думаю :-) А ты кого бы хотел? Ивана Царевича?
– Человека!
Отец махнул рукой. И купил мне огромную коробку детской посуды. Раз такое дело, то пусть тогда дочь учится готовить. Обезьяны, должно быть, едят больше людей.
На верхней полке серванта стоял проигрыватель для пластинок. Рядом с ним всегда сидел резиновый яркий с круглым брюшком клоун. Когда я впервые (не помню, во сколько лет, но очень мелкая) спросила кто это, мне мама ответила: «Олег Попов». И все. Это был Олег Попов. Для меня. В моем новом мире, где я сама еще была новенькой и только знакомилась со всем, что меня окружало.
Других клоунов я не знала. Поэтому у всех, коих я видела потом в цирке или в детском театре, всегда было одно имя – Олег Попов. Это так сложилось. Как архетип. Как, если красивая американская актриса, то, разумеется, Мэрилин Монро.
Если режиссер, то Феллини. Если писатель – Толстой. Поэт – Пушкин. Возможно, у каждого свое. Да наверняка так и есть.
А для меня все клоуны мира – «Олег Попов».
И так будет всегда!
У бабушки Юли была большая спина, а у меня – маленькая мочалка. Я сама вызвалась помыть ее так, как она меня обычно. Только не совсем получалось. Пар от печки сбивал с ног. Воздуха отчаянно не хватало. В низенькой деревенской баньке было темно и тесно.
Еще чуть-чуть и я сдалась. Легла на лавку и горько заплакала. Так от души, что слезы слетали с лица, как брызги весеннего дождя с карниза. Бабушка встала с низенькой скамейки, взяла меня на руки и вышла наружу. Закутала в полотенце. Вытерла глазки. Громко чмокнула в обе щечки по очереди.