Шикаку неподвижно сидел на корточках
перед фотографией сына. Пожелтевший снимок, сделанный ещё в
Академии: Шикамару корчил рожицу, явно недовольный тем, что его
отвлекли от облаков.
— Он знал, на что идёт, — наконец
нарушил молчание Чоуджи. Его голос, обычно такой громкий, теперь
звучал приглушённо, будто он боялся разбудить кого-то.
Шикаку не ответил сразу. Он лишь
провёл пальцем по фотографии, стирая несуществующую пыль.
— Да, — наконец произнёс он глухо. —
Он всегда был умнее всех нас.
Юхи Куренай подняла руку с округлого
живота и смахнула слезу, которая всё же вырвалась вопреки её
воле.
— Но он не должен был…
— Он сделал выбор, — резко перебил её
Шикаку. Его глаза, обычно такие спокойные, теперь горели. —
Разменял пешку на короля.
Ветер подхватил его слова, унёс
вверх, к облакам, где на мгновение мелькнула тень.
Куртка, развевающаяся на ветру.
Сигарета во рту. Знакомая ухмылка.
Куренай зажмурилась, рефлекторно
поглаживая живот.
Чоуджи потянулся к пакетику с
чипсами, но так и не открыл его.
А Шикаку поднял голову к небу и
усмехнулся.
— Хороший ход, Шикамару.
Ветер донёс в ответ шепот, сказанный
голосом молодого Сарутоби:
— Очень хороший ход.
***
Он не сразу понял, где заканчивается
небытие и начинается что-то иное.
Сквозь тягучую тьму проступали образы, как всполохи на воде:
бледный квадрат света — окно? — пыль, медленно кружащаяся в
воздухе, занавеска, колышущаяся от слабого сквозняка.
Кто-то что-то говорил — голос, слишком высокий, чтобы быть
знакомым, и слишком близкий, чтобы его игнорировать.
«彼は Он ったので目覚め очнётся? それはあまりにも長いСлишком 間されていますдолго…» —
«Стабилен. 安定した Пока.»
Шикамару пытался сосредоточиться, но
память, словно кусок мятой бумаги, не расправлялась. Вместо
собственных мыслей — чужие: отрывки эмоций, будто пережитые не им —
тревога, боль, острая тоска, удовлетворение... Он не мог сказать,
спит ли. Или уже проснулся.
Однако, все же спит.
Пробуждение было пыткой. Воспоминания
о погружении в Колесо Сансары — так Шикамару определил для себя это
бесконечное, мучительное вращение — были туманны, но тошнота и
чудовищное головокружение, сопровождавшие его на всем пути к…
этому, въелись в память намертво.
«Значит, вот что чувствует Чоуджи
в своем мясном танке?» — мелькнула запоздалая мысль.
Странно… Он же четко осознавал, что
физически умрет. Так что же сейчас болело? Откуда эта фантомная
слабость во всем теле, словно его выжали как лимон?