Лучшая защита — нападение. Но в исполнении Розмуха все это выглядело бы смешно, если бы так не бесило.
— Павел Петрович, — послышался скрипучий женский голос позади, — Яна оставила заявление на увольнение на вашем столе.
Его секретарь улыбнулась мне от двери, когда я обернулся.
— Да это она на эмоциях! — замахал на нее Розмух. — Пусть подумает, остынет… С кем не бывает?
Нет, остыть Яне я сегодня не дам.
— Отмените на завтра встречи, — бросил я Розмуху.
— Игорь Андреевич… — попытался проблеять он вслед, но я не стал слушать.
Адрес у меня есть, а там по запаху не составит труда отыскать подъезд с квартирой.
Только я не подумал о том, что если Яна не вернется домой…
***
— Хорошо, что ты позвонила, — улыбался Вадим.
— Хорошо, что ты был свободен, — неуверенно отвечала я, шагая рядом по широкому проспекту.
В душе все срывалось. Я просто не могла все это вынести в одиночестве. Что потом — подумаю завтра. Сегодня у меня конец. Новой жизни, карьере и Князеву. Даже радостно, что не увижу его больше. Аж дышится свободней!
Да и Вадим ничего: симпатичный, спортивный, взгляд у него… добрый, с хитринкой — не то, что у этого дикого Князева. Вадим сразу приехал за мной, подарил букет цветов в удобной коробочке, которую легко убрать в сумочку, и теперь мы следовали в кафе на ужин.
— Вадим, я не пью вообще, — оправдывалась я. — Поэтому вчера после коктейля…
— Я заметил, — усмехнулся он. — Ничего, Ян, я отвык от непьющих девушек, думал, развеселишься…
— Все утро веселилась, — проворчала я. — Хорошо, в больничке работаю, меня сразу откапали. То есть работала.
— А что случилось?
— Заявление положила на стол вот только что.
— Достали?
— Да.
— Молодец, — ободрил он. — Многие терпят ради условий. А ты отстояла себя. Уверен, начнешь новую жизнь.
Вадим нравился мне все больше.
— Кстати, да, ты пахнешь больничкой, — усмехнулся он.
«Больничка», да… Три года яркой круговерти встреч, беготни, поездок А потом Князев. И все.
— Скоро выветрится, — улыбнулась я, чувствуя, что становится не по себе.
Залезть под одеяло и разреветься хотелось все больше. Но в последнее время помогало все хуже. Я всегда начинала бодро: крупные слезы срывались по щекам в первую минуту, а потом приходило понимание — я ничего не изменю. Мне даже жалость не у кого вызывать. Единственная, кто была близка, ненавидела слезы. А остальным дела не было.