– А что у тебя еще есть? – спросил старший.
– Ничего. Сено только, пан. Это правда.
– Правда? Тогда посмотрим!
Неожиданным резким движением поляк обнажил саблю и собирался уже ткнуть ею в вязанку как вдруг женщина с резким криком вскочила и, рискуя изрезать себе ладонь, рукой перехватила лезвие.
– Не троньте, пан!
– Вот как! – он с невольной осторожностью потянул оружие к себе. – Такое у тебя сено? Покажи, что там, ну!
Не дожидаясь, пока женщина исполнит приказание, другой кавалерист отвернул рогожу и скинул с телеги одну из вязанок. Под нею показалась голова лежавшего в сене человека. Лицо его было мертвенно бледно, губы покрыты сплошной кровавой коркой. С первого взгляда он казался покойником, однако начальник разъезда заметил, как пульсирует синяя жилка на его виске и слегка подрагивают губы.
– О-о-о! – недоуменно воскликнул поляк, ожидавший найти в телеге оружие, но никак не какого-то доходягу. – Это еще кто? Почему он тут?
– Сын это мой! – в отчаянии женщина вновь попыталась ухватиться за обнаженную саблю, хотя на ее ладони уже заметна была глубокая ссадина. – У него оспа, вот мы и уехали. Может, знахаря найду, чтоб вылечил.
– Оспа?! – поляк невольно отшатнулся, так что слегка попятился даже его конь. – Ты в уме, московитская ведьма?! Оспа может перейти к другим людям. Нельзя никуда везти человека с оспой! Его нужно убить, и сено, в котором он лежал, сжечь!
С этими словами поляк вложил в ножны саблю и отцепил привешенный к поясу пистолет.
– Только посмей, поганый!
Женщина нагнулась, провела ладонью под сеном, и вот уже она стоит на телеге во весь рост, заступив собою бесчувственное тело. Над ее головой тускло блеснуло лезвие занесенного для удара топора.
– Если выстрелишь, убью!
Поляки отлично понимали, что ей, одной, ничего с ними не сделать, и дружно загоготали, забавляясь ее отчаянием и этим порывом, в котором было поровну бесстрашия и безумия.
– Да тебя тоже надо пристрелить! – усмехнулся старший. – Ты, наверное, уже успела и сама заболеть. И для твоего же блага…
Что он считал благом для несчастной женщины, поляк не договорил. Хлопнул выстрел, и его роскошный, немецкой работы пистолет грохнулся в грязь с разбитой вдребезги рукоятью, а сам он взвыл, потому что щепки от этой рукояти вонзились ему в ладонь и в пальцы.
– В женщин стреляют только трусы! Вам об этом никто не говорил, пан?