У меня много бесценных вещей, которые делать могут только у нас в Финикии. Когда меня провожали на корабль, то внесли множество сундуков с моими личными вещами, которые для этих дикарей бесценны. И еще больше сундуков – с дарами для правителя Микен.
Когда приходит беда, наши боги требуют в жертву самое дорогое. Дороже детей у нас ничего нет. И мой венценосный брат готов был отдать огненному молоху двух своих сыновей. Но вмешалась Великая Аштур, выбор ее пал на меня. Я стала данью для скрепления союза с микенскими дикарями, которые измором взяли город.
О, Ханаан, великая страна бесценного ливанского кедра, родина пурпурной ткани, которую хотят получить правители всех стран! Финикия, которая многие века платит дань не вещами, а мастерами, равных которым в мире нет. На этот раз ты отдала меня!
Мой венценосный брат велел всему городу надеть медные маски и проводить меня, как провожают жертву богам. Издревле их одевали те, чьих детей отдавали в огненную жертву. Маска всегда улыбалась и закрывала наши страдания, чтобы боги видели, что мы с радостью дарим им все. И когда меня с последними почестями провожали на корабль врагов, вся гавань смотрела на меня улыбающимися медными лицами. Дети и взрослые, нищие и мои кровники – царская семья. Вся гавань была повернута лицами ко мне – и глаза богов (солнечные зайчики, как я поняла) шарили по маскам. Проверяли, все ли радуются.
О, Сидон, город медных масок! Я вижу тебя каждую ночь!
На корабле с острым парусом еще много дней я не снимала смеющуюся маску и величественный пурпур. Пока командор не начал штурм моей крепости.
Жизнь пленного ужасна, жизнь политического заложника немногим лучше. Все здешние традиции и правила кажутся ей кощунством. Почетный гость на всех пирах – но попробуй, пропусти! На столах все корявое, тяжелое, грубое – и слова, и еда, и утварь. Держать грубо выкованную чашу можно с трудом и только двумя руками. Выдержать взгляды этого мужичья тоже тяжело. Пить с ними – тяжело для желудка и опасно для жизни. Пропустить, спрятаться хотя бы на день – невозможно, а потому я часто просто опускала на лицо смеющуюся медную маску. Очень скоро меня стали звать медной статуей – тощая, на две головы выше любого из них, кряжистых и грубых, она неподвижно возвышалась над столом в своей пурпурной одежде, которую делать умели только в Ханаане.