– Ну все! Некогда мне ругаться! Сами начальники – сами решайте! – заявил Бабкин, взял носилки подмышку и ушел, загремев дверью.
– Литвак! – крикнул Мышкин.
– Я здесь, чего орешь? Не глухой, как некоторые! – недовольно отозвался от секционного стола Литвак. Он как раз взвешивал печень азиата.
Мышкин бросил на него косой взгляд: Дмитрий Евграфович, действительно, был глух на правое ухо.
– Брось ливер, подойди на секунду, пожалуйста, – вежливо сказал он.
Литвак со шлепком швырнул окровавленную печень обратно в брюшную полость трупа и нехотя подошел. Дмитрий Евграфович отметил, что струя алкогольного выхлопа у Литвака достигла полутора метров длины.
– Слишком ушел ты в работу, – проговорил Мышкин. – Не надорвись, драгоценный…
– Я вообще-то, всегда предпочитал полезный производительный труд, – пояснил Литвак. – Не заметил? А еще руководителем считаешься. На хрена нам такие руководители…
– Повтори мне, какие родственники запретили вскрывать Салье?
– Какую такую Салье? – коровьи глаза Литвака стали округляться и слегка выступили из глазниц.
– Вон ту! – указал Мышкин. – Бабушку русской революции.
– Бабушку демократии! – поправил Литвак.
– Видишь ее?
– Ну и что?
Мышкин глубоко вздохнул, задержал воздух ровно на двадцать секунд, медленно обвел взглядом прозекторскую, останавливаясь на каждом предмете, и когда почувствовал, что успокоился, медленно выдохнул. Литвак наблюдал за ним с нескрываемым интересом.
– Женя, – ласково спросил Мышкин. – Ты только что мне сказал, что вскрывать Салье запретили родственники.
– Я такое сказал? – удивился Литвак. – Ты сам слышал?
– И я слышала, – подала голос Клементьева.
– Я сказал? – ошеломленно повторил Литвак. – Именно я такое сказал?
– Ты, Женя, ты.
– Что-то не врубаюсь.
– Так врубись поскорее, потому что сейчас только три часа дня! – рявкнул Мышкин.
Глаза Литвака уже вываливались наружу, он тряс бородой и только мычал.
– Зенки придержи! – заорал Мышкин.
– Полиграфыч, – наконец заговорил Литвак. – Ты лучше прямо скажи, что ты от меня хочешь?
– Попробуем еще раз… – медленно произнес Мышкин. – Ты мне сообщил, – он чеканил каждое слово, – что вскрывать Салье нельзя. Ты орал это на всю клинику, даже покойницу перепугал. Ты вопил, что вскрывать нельзя, потому что родственники покойной не дают согласия. Так?
– Может, и так, – неожиданно согласился Литвак. – А может, и нет.