— Лена, ты
осторожнее, — зашипела Анька, слегка отстраняя свою учительницу,
которая в запале едва не дернула меня за раненую руку.
Вот, Елена
Георгиевна для бывшей кухарки уже и Леной стала, да еще и прилюдно.
Придется выговор сделать.
— Ванечка,
прости… — расстроилась Лена, смущаясь и опять принимаясь меня
целовать.
Василий
Яковлевич смутился окончательно и, подхватив под руку Аньку,
собрался ретироваться, но наткнулся еще на одного гостя.
— А где
умирающий? — зычно спросил Федышинский. — Ни гроба не вижу, ни
савана.
Обе барышни
мгновенно ощетинились.
— Михаил
Терентьевич, сколько вас можно просить, чтобы не повторяли глупые
шутки? — нервно спросила Лена.
— Вот
именно, — поддакнула Аня, выискивая что-то взглядом. Уж не ухват
ли?
— А кто
поднял спозаранку старого и больного человека? — хмыкнул
Федышинский. — Кто кричал — мол, Михаил Терентьевич, собирайтесь,
там нашего Ванечку убили? Если убили, то куда спешить? Не помню,
чтобы покойники от лекарей убегали. Живые — было дело. И Ванечка
ваш — живехонек и здоровехонек.
— Да, милые
барышни, а что вас сюда привело? — спохватился-таки господин
исправник, вспомнив, что он здесь самый главный и ему полагается
все знать. Особенно, про утечку информации из его ведомства. Велено
же было Смирнову не болтать.
Девчонки
переглянулись, а Лена кивнула:
— Аня,
рассказывай.
— Батька ко
мне чуть ли не в полночь прибежал, — начала излагать Анька. —
Говорит — работу поздно закончил, шел мимо полицейского участка. А
там мужик знакомый из Избищ матерится — мол, дезертира привез, а
обратно в ночь ехать не хочется, придется на ночлег становиться. И
кабак закрыт, выпить негде. Батька-то у меня добрый, да и мужика
знает — тот уголь иной раз привозит, говорит — раз так, то пойдем
ко мне, заночуешь. Спрашивает — а что за дезертир? А тот ему — так
Петька Опарышев из армии сбег, в старой бане прятался, а когда
ловили, так он в вашего следователя из ружья и пальнул. Так
пальнул, что прямо в грудь и попал, крест вдавил. В дом старосты
отвезли. Ежели до завтра доживет, то хорошо, а нет — дай бог ему
царствия небесного. Следователь-то молодой еще, говорят, что
человек он хороший, за справедливость стоял, но господь-то таких к
себе сразу и прибирает. Батька спрашивает — а доктор у вас есть?
Или фельдшер? А тот — мол, доктор один, на две больницы, фершал
редко трезвым бывает, в Ольхове акушерка есть, которая у баб роды
принимает. Дурак Петька, добром бы сдался, так только тюрьма, а
теперь его и повесить могут — следователь-то и сам не прост, а еще
отец у него целым министром служит. Батька, как услышал, сразу ко
мне. Меня поднял, потом в земскую больницу побежал, а там, по
ночному времени, никого и нет. Я переполошилась, побежала к дяде
Антону. А тот — сам, дескать, толком не знаю. Дезертира да,
привезли, городовой Смирнов сказал — мол, Иван Александрович в руку
ранен и в грудь. Вроде, ничего страшного. Отлежится, сам и приедет.
А я думаю — как же ничего страшного, если в грудь? Тут я к Лене, то
есть, к Елене Георгиевне, побежала. Бегу, а она уже сама
навстречу.