Вот и сейчас, когда он, довольно-таки бесцеремонно вваливается в мою комнату, понимаю: зол. Крайне зол. И даже догадываюсь почему: наверняка услышал последние слова Мадины!
Поэтому внутренне подбираюсь и хватаю Мадину за руку. Она смотрит сначала на меня, потом переводит тяжёлый недовольный взгляд на Харитона, вздыхает и приостанавливает фильм.
– Чем обязаны такой честью? – ехидничает.
Он не отвечает, только рявкает:
– Выйди, Мадина!
А у самого – замечаю – желваки так и ходят.
Моя сиделка поднимается с постели, становится напротив него и складывает руки на своей немаленькой груди.
– Я бы с радостью, – продолжает она тем же нахальным тоном, – но у меня здесь, вообще-то, пациент. А я клятву Гиппократа давала. Не навреди и всё такое…
– Мадина, – бесится и дальше Харитон, а я молчаливо наблюдаю за их перепалкой, – добром прошу. Слиняй! Нам с моей невестой, – он нарочно выделяет это словосочетание, – нужно поговорить. О свадьбе. У нас тут почти семейное дело. Третий лишний, усекла? – изгибает бровь, выразительно уставляется на свою собеседницу.
Но Мадина непреклонна. Она отходит, садится в кресло, закидывает ногу за ногу и сажает себе на колени Монстрика, который, кстати, весьма недовольно поглядывает на Харитона. Должно быть, тоже ловит исходящие от того недобрые флюиды.
– А я тоже – часть семьи. Скажи же, Ась?
Восхищаюсь ею – она ни на минуту не усомнившись, бросилась меня защищать. Как львица своего львёнка.
Поэтому киваю, поддерживая её легенду:
– Да, Мадина мне – как сестра. У нас нет друг от друга секретов. Если есть, что сказать, говори при ней.
Я отлично пониманию – Шелюхе он ничего не сделает. Её защищает брат, с которым Харитону ссорится ну совсем не с руки. А, стало быть, при ней ничего не сделает и мне. Поэтому и держусь за неё, как за спасательный круг… И ещё – меня очень трогает, как Мадина меня защищает. Совершенно бескорыстно, просто понимая, что мне нужны помощь и защита.
Но Харитон не сдаётся, снова включает Монстра и рычит:
– Кажется, вы обе – берега потеряли, – произносит нарочито тихо и вроде бы спокойно, но я-то вижу, как в нём всё клокочет от гнева. – Это мой дом, и здесь я распоряжаюсь, кому, что и когда говорить. Поэтому если я сказал вон – значит, вон! – вызверяется на Мадину. – И чтобы было понятнее – ты уволена. На хрен!