Через две недели Сэмюэлю исполнится двадцать четыре. Её законный супруг, высокий, мускулистый брюнет, — мечта каждой второй женщины. Они женаты третий год: оформили брак за месяц до Настиного восемнадцатого дня рождения.
Не сдержавшись, она всхлипнула и, уткнувшись в плечо мужа, разрыдалась.
— Любимая… Судьба моя[4]! Не плачь, родная! Я здесь, с тобой, и никуда не уйду. Обещаю! Буду рядом всегда... — Он рвано и неистово покрывал поцелуями лицо, шею, плечи жены. — Я согрею тебя, — шептал он, обнимая Настю и одновременно стараясь натянуть на неё тёплый плед. Но она уже опомнилась. Оттолкнув мужа, стукнула его кулачком по широкой груди и потребовала:
— Поклянись, что ты никогда больше не будешь участвовать в гонках!
— Энести! — Сэмюэль застонал. — Любимая! Я уже обещал тебе это…
Настя судорожно всхлипнула.
— Хочу услышать ещё раз!
— Не плачь! Раз не хочешь — не буду. Ради тебя и нашего бэби[5], счастье моё! Милая, клянусь своей жизнью, что никогда не сяду за руль болида!
Уткнувшись носом в шею мужа, Настя прошептала:
— Я боюсь за тебя, милый… Этот сон словно преследует меня…
Сэмюэль вздохнул и крепко зажмурился. Врать любимой страшно не хотелось, но и признаваться нельзя.
На следующей неделе в Сан-Диего состоятся грандиозные гонки, последние в этом сезоне. Его команда подала заявку на участие. Сам же Сэмюэль давно не садился за руль гоночного автомобиля, да и лично присутствовать на соревнованиях ему удавалось крайне редко. Зато его друзья-автораллисты знали: Сэмми всегда поддержит материально, оплачивая огромные счета по содержанию команды.
Однако в этот раз, несмотря на данное жене обещание, пропустить грандиозное событие Сэмюэль не мог. Обстоятельства складывались так, что ему светило ещё раз почувствовать этот неповторимый драйв — лично принять участие в ралли. Он понимал: узнай любимая об этом до мероприятия, скандала не избежать.
В нём буквально боролись две личности.
Трепетный супруг страшился лжи, боялся нарушить клятву, данную единственной в его жизни женщине. Правда причинит боль той, о ком он грезил ещё совсем мальчишкой,
а внутренний гонщик давил на совесть, затыкая рот первому. Ему предстояло преступить клятву не во имя собственных амбиций, а ради чести команды. Он убеждал себя, что всё обойдётся, тем более, как известно, «победителя не судят»[6].