В пол я смотреть не собиралась, потому что все это стало казаться перебором. Если тут феодальный строй или крепостное право — пожалуйста. Но я в их компанию не просилась.
— Нет, ну серьезно, — не отступала я. — Что за мужик?
— Храни нас великая луна... — только пробормотала доярка и сгорбилась еще больше.
Я фыркнула — некоторые в своей гонке за почтительностью явно переигрывают.
Седой, тем временем, повернулся куда-то к лесу, лицо сделалось еще более отрешенным и возвышенным, что в сочетании с длинным и острым носом делает его похожим на повидавшего виды орла.
Пока он созерцал ночь, или делал вид, что созерцает, из кареты вышел второй мужчина. Молодой брюнет с волосами чуть ниже ушей и заправленными за них. На вид около тридцати, тридцати пяти лет, в камзоле, естественно черном, с серебряными пуговицами и нашивками, в темных штанах и сапогах. Тоже с высокомерием во взгляде голубых глаз, но в силу возраста оно не такое едкое. Черты лица правильные, четкие, его можно назвать красивым, если бы не надменность и холод на лице.
— А это что за фрукт? — продолжила расспрашивать я доярку.
Но доярка уже что-то бормотала, глубоко склонив голову и терзая пальцами край передника, и отвечать явно не собиралась. Я расслышала только «...превеликая луна, обереги...».
— Отличная ночь, — немного растягивая слова, произнес седой и вдохнул полной грудью так шумно, что даже мне слышно. — А ты не хотел ехать, Люциан.
— Я и сейчас считаю эту затею лишней, отец, — ответил брюнет глубоким, каким-то бархатистым голосом, будто специально учился где-то актерскому мастерству. Во всяком случае, мне показалось, говорит он с большой артистичностью, даже захотелось выкрикнуть по Станиславскому: «верю!».
Тот, кого брюнет назвал отцом, скривился.
— Традиции надо чтить, дрогой сын, — произнес он. — Во всяком случае те, из которых можно выгадать пользу.
— И какая польза от этого глупого обычая?
Парень явно не горел желанием участвовать в этом флешмобе, как и я, поэтому сделала себе мысленную заметку — возможно с ним надо познакомиться, вдруг знает, как выбраться из этой глухомани. Ибо доярка рассказывать, очевидно, ничего не желает.
Седой оглянулся и мазнул по нам равнодушным взглядом.
— Взять себе покорную и расторопную служанку, осчастливив ее своей благосклонностью, — наставительно произнес он, — прекрасный тактический и воспитательный ход, Люциан.