Неужели аристократия южных графств так же слепо следовала последней моде даже в августовскую жару, не говоря о днях сегодняшних? От подобных мыслей Эвелин в который уже раз за последние дни поездки невольно передёрнуло, а сегодня так и вовсе превзошло свой наивысший пик. Неужели ей придётся терпеть в имении Клеменсов ещё и ЭТО? Неужели боги над ней так и не сжалятся?
Ей и без того хватило ощутимой смены климата, температуры и весьма повышенной влажности воздуха. Казалось, чем ближе они были к Югу, тем беспощаднее становились далеко не гибкие пластины сковывающего большую часть движений корсета и обязательно затянутых как можно туже очень сильными и бесспорно натренированными пальцами Лили. Ещё бы! Ведь Лили привыкла потакать капризам всех трёх сестёр Клеменс, просто помешанных на осиных талиях и идеальных формах женской фигуры. Это они готовы терпеть жуткую жару, от которой не спасали ни лёгкие вырезы высоких лифов, ни уж тем более тряпичные зонтики от солнца и веера. А ей-то, Эвелин, за что такие мучительные пытки?
Естественно, дышать в подобной броне под беспощадным дневным светилом и превышенной температурой воздуха нереально тяжело. О каком хорошем настроении тут вообще можно было говорить? При чём легче не становилось нигде и никак. Ни на палубах парохода, так сказать, на свежем воздухе, ни в каюте среднего класса, которую девушка делила с вездесущей служанкой от самого Леонбурга, где тоже было далеко не свежо и совершенно не прохладно, и где она всё равно не могла спрятаться от всего мира и чужих, назойливых глаз, как бы страстно об этом не мечтала всё плаванье.
Бросив последний, наполненный отчаянной тоской взгляд на речной берег широкого устья Великой Эммы, Эвелин наконец-то заставила себя покинуть верхнюю палубу «Королевы Вирджинии». И, похоже, это была её прощальная прогулка по столь внушительному плавучему дому, на который, быть может, она уже больше никогда не поднимется, чтобы вернуться обратно на Север.
3. Глава третья
Она поднялась на палубу второго яруса, когда, по её личным подсчётам, до прибытия в порт Гранд-Льюиса оставалось где-то около получаса. На голове вновь красовалась старая соломенная шляпка с широкими полями и плоской тулью, на руки пришлось нацепить тоже далеко неновые митенки из потемневших под тон платья когда-то белых кружев. В одной зажатой ладошке – вышедший из моды зонтик от солнца, в другой – дряхлый саквояж, чей возраст, как видно, уже давным-давно переплюнул возраст собственной хозяйки. Но что поделать, если это был единственный предмет из личных вещей Эвелин Лейн, который она не могла доверить ни одному носильщику в мире. В нём находилось всё самое ценное и только необходимое, то, чем девушка дорожила на протяжении последних лет и что с такой бережностью собирала в дорогу в уже забытый город своего отрочества.