– Отучил на незнакомых дядей с ножами бросаться, надеюсь. И, властью данной мне Ночным Дозором, – ну не мог я без этого, давно ж хотел покрасоваться, – принуждаю прекратить все запрещенные Договором магические действия с этим человеком и пройти со мной.
Бородатый глазами захлопал.
– Дозор? Договор? Это что, получается… Я прав был?.. – он, казалось, был разом рад, расстроен и крайне удивлен, – слушай. Слушай парень, ты кем бы ни был… В общем, умирает он, – бородатый кивнул на мужчину в костюме. – Ты сам по нему видишь. Не жилец, жрет его болезнь изнутри, почти сожрала. Я ему помочь могу, я обещал. Я потом сделаю, как ты хочешь, но дай задуманное до конца довести, а то не по-людски будет, не по-христиански. А потом пойду, а?
Помочь? Я прищурился.
– Ты лечить умеешь?
Бородач закивал.
– А корова зачем?
– Ну так… Сил моих не всегда хватает, иногда жизнь за жизнь нужна… Я все возвращаю, Димка за них в кассу платит, чин чинарем все.
Я скосил глаза на мужчину в костюме. И правда – бледный, дышит тяжело. И шел сюда медленно.
Круг запрещает использовать наши силы как против людей, так и в помощь им. Иначе о нас узнают. Иначе будет или охота на ведьм, или какие-нибудь военные программы, с добровольно-принудительным участием. Ничего хорошего точно не будет.
Я вновь посмотрел на мужчину. Я мог сейчас потребовать вернуть все как было. Корову – на пастбище, больного – в машину. Магия пульсировала вокруг, даря мне власть.
Вот только…
Не по-людски. Мы и не совсем люди, но…
– Как ты потом все объясняешь?
– Да никак, не дано людям о таком помнить. Чудо, не иначе. Проснется потом рядом с машиной и ничего знать не будет.
Я кинул еще один взгляд на корову и на мужчину. Если он может исцелять…
– Валяй.
Бородач вновь не то запел, не то замычал низким, гортанным голосом. Синеватые нити магии вокруг него натянулись, перемешиваясь со стальными и какими-то еще, вызванными к жизни этим странным колдовством. В ночной темноте это было почти красивое зрелище, жаль, доступное лишь мне одному. Пение завораживало, несмотря на некоторую немелодичность, подчиняло своей странной непривычной гармоничности, обволакивало разум… И, по взгляду Петра – не только мой.
Пение ускорилось. Нити натянулись. Бородач шагнул к корове, еще живой, но спящей, и одним движением просунул руку сквозь ее бок. Сквозь кожу и мышцы, сквозь кости, вырывая сердце вовсе не физическим прикосновением. Песня взвилась, превратившись в крик, и нити вокруг вспыхнули, перемешиваясь. Сердце в руке бородача распалось, а что-то, вырвавшееся из него, потекло к мужчине на земле. Потекло, вливаясь с новыми протяжными нотами в его тело, и исчезло в миг, когда пение-мычание смолкло, и на поляне воцарилась тишина. Неприятная, липкая мерзость, до того невидимая, но ощутимая, насквозь пропитавшая тело мужчины в дорогом костюме, начала медленно, но верно распадаться и исчезать, растворяясь в окружающем мире.