IV
На сьезде редакторов газет, выступавших против «Акта Канзас – Небраска», был только один человек, не относившийся к газетчикам. Звали его Авраам Линкольн, и свою речь он начал с того, что рассказал об истории, якобы с ним произошедшей. Выступал он на митинге, и тут одна пожилая дама, сидевшая в первых рядах, сказала ему, что он – «…самый неприбранный и непригожий джентльмен из всех, кого она когда-либо видела…». Ну, Линкольн сказал ей, что ему очень жаль, но, к сожалению, поправить тут он ничего не может. Его внешность, такая, какая она есть, ему дана и от него не зависит.
«Да, – согласилась его собеседница, – думаю, что так и есть. Но почему бы вам не бросить выступления с речами и не остаться попросту дома?»
Аудитория наградила оратора смехом и рукоплесканиями. Газетчики – люди ушлые, и они ценили острое словцо. Tем более что Линкольн для описания своей неприглядности использовал слово «homely» – простой, пресный, неухоженный, скучный, у которого один корень со словом «home» – родной дом, в значении собственного очага. По-русски так не скажешь, но аудитория у Линкольна была англоязычная, и ей он угодил.
Ну, когда публика отсмеялась, начались уже разговоры о деле. Было принято решение добиваться отмены «Акта Канзас – Небраска» и настаивать на восстановлении компромисса, достигнутого в 1850 году. За словами последовали и действия. 25 мая 1856 года в Иллинойсе была организована республиканская партия. Собственно, партия с таким названием уже как бы была, но число ее сторонников было маленьким, и влияния она не имела.
Сейчас, в мае 1856 года, все было иначе.
Все, кто был недоволен «проектом Стивена Дугласа», нашли наконец общий дом и назвали его республиканской партией. Политическая платформа партии была выстроена так, чтобы «собрать под один шатер…» максимальное количество людей. С одной стороны, твердо говорилось, что ни религия, ни место рождения не имеют никакого значения, – и это заявление грело души немцев и ирландцев. С другой стороны, утверждался приоритет общественных школ перед частными религиозными школами, что снимало опасения «ничегонезнаек» перед «разрушающим проникновением папизма…».
Но, понятное дело, главным пунктом был вопрос об аморальности рабства. Тема педалировалась на все лады. Когда в южных газетах сравнили участь раба, старость которого была обеспечена, с участью белого работника на Севере, который вполне мог умереть в глубокой нищете, это было интерпретировано как призыв к введению рабства и для белых.