. Иначе мыслили русские философы, уверовавшие в бессмертие души. «Образ человеческий, но и образ Божий. В этом скрыты все загадки и тайны человека. Свобода и независимость личности от объективного мира и есть ее богочеловечность», – скажет Бердяев в книге «О рабстве и свободе человека». И в работе «Смысл творчества» говорит о том же: «Мир еще не был сотворен Творцом, когда образ человека был уже в Сыне Божьем, предвечно рождающемся от Отца». При рождении Человека, считает он, Бог и природа будут внутри его, а не вовне.
Илл. 35. Пятиярусная пагода. Храм Хорюдзи, Нара
Учение о богочеловечестве не случайно возникает именно в России. Его провозвестник, Владимир Соловьев, видел в нем путь к всеединству: «Истинный гуманизм есть вера в Богочеловечество, и истинный натурализм есть вера в Богоматерию»[96]. Соборность понимали как неслиянное и нераздельное единство («симфоническое» – по Л. П. Карсавину). К соборности идут не снизу, путем природной эволюции (в дарвиновском понимании), а сверху, от Духа к материи. От высшего к низшему идет Эволюция – по вертикальной оси, являя Единое в единичном. В наше время в соборном сознании видят выход из кризиса, путь к духовной цивилизации. «Это идеальное богочеловечество представляет собой соборное множество человеческих душ – монад; в своем потенциале – богоподобных и всезнающих. В этом едином софийном богочеловеческом „организме" каждый элемент созвучен и со-вестен каждому, но одновременно и неповторим»[97]. Насколько эти мысли созвучны японской традиции, можно судить по философии Нисида Китаро (1870–1945), современника Николая Бердяева, но не знакомого с его работами.
Изучив философию Запада, от Аристотеля до Бергсона, Нисида приходит к выводу, что разница между двумя типами мышления обусловлена разным отношением к Небытию. Для восточного ума Ничто первично, воплощает полноту возможностей, для западного – вторично, ассоциируется с концом (ограничиваясь «явленным Дао»). Японский комментатор уточняет: Небытие Нисида – всеобъемлющий Универсум, который «будучи всем есть Ничто: действие без действующего, слова без слов», что навеяно буддизмом Махаяна[98]. «Конечно, – признает Нисида, – в ярчайшем развитии западной культуры, для которой Форма есть Бытие, Добро творится, немало того, что заслуживает уважения и чему нам стоит учиться. Но не скрыто ли в основе восточной культуры, доведенной нашими предками за тысячелетия до совершенства, стремление видетъ форму бесформенного, слышатъ голос беззвучного? Наша душа постоянно к этому стремится, и я хотел бы создать философию, отвечающую этому стремлению»