Ага, вероятно, ослепительно прекрасна. Если соперница говорит о ней с такой жалостью, что даже прослезиться хочется, значит, девица вне конкуренции. Зависть тому виной, моя просительница даже позеленела лицом.
— Хроин всегда хвалит её за ослепительную чистоту кожи.
Тут госпожа Лонгрен достала из кармана плаща платок, украшенный вензелями её рода, повернула белоснежную ткань так, чтобы я непременно разглядела монограмму. Поднесла к глазам и прослезилась.
— Я понимаю. Начнём. Вы готовы?
Колебалась. Видела, как ей хочется согласиться, но всё же госпожа Лонгрен ещё не решилась. Право слово, ну не девственность же отдаёшь!
— Возможно, вам стоит подумать.
А мне перекусить. Аппетит разгулялся не на шутку, как всегда, когда я нервничаю.
— Дайте руку. Это не больно. Вы не пожалеете, уверяю, ваша милость.
Я врала. Если бы мне понадобились собственные услуги, ни за что бы не отдала способность открыто лгать. Это умение гораздо ценнее красивого личика. И куда полезней.
Ритуал начался. Я надавила на запястье жертвы, быстрым и точным движением сделала небольшой разрез наточенным камнем и подставила железную миску под тонкую струйку крови.
— Много не нужно.
Пару шепотков, и кровь остановилась. Теперь дело за малым — смешать травы, выросшие на перекрёстке, с щепоткой могильной земли, прошептать над ними заклятие подмены, добавить в миску с кровью.
— Надеюсь, пить это не придётся? — поморщилась осмелевшая посетительница.
— Нет, госпожа. Вам надо глотнуть чистой воды из этого сосуда. Всего лишь медовая настойка.
Приготовила я её заранее. На один раз, как принято.
Жертва подчинилась и закрыла глаза от накатившей слабости. Подняла руку к виску, а в следующий миг посмотрела на меня так, будто я душу из неё вынула.
— Я плохо себя чувствую.
— Это ваша способность ушла. Закройте глаза.
Почти всё. Вознести молитву Праматери первородящей, которую Святой орден давно записал в сонм злоедушниц, врагов рода человеческого, и поцеловать порезанное запястье жертвы.
Просто прикоснуться губами, желая ей обрести то, чего она хотела.
— Когда же подействует? — с сомнением спросила госпожа Лонгрен перед уходом. И всё заглядывала в глаза, переспрашивала, замолкала на полуслове, будто впервые по-настоящему боялась быть обманутой.
— Завтра с утра. Доброй ночи, госпожа, и доброй жизни.