Желание закричать, просто закричать на несправедливость мира,
было до боли велико. Но из горла вырвался лишь стон. Протяжный,
заунывный и хриплый. Слезы все же потекли из глаз, стоило мыслям
скакнуть к тем, кто остался «на стой стороне».
— Мама… Папа, — всхлипнул «Мидория», вспоминая лица тех, кто
даровал ему жизнь. Тех, кто обеспечил ему будущее. Людей, что
провожали и забирали его из детского сада, встречали из школы,
плакали на выпускном, радовались, когда он привел для знакомства
девушку и устроился на свою первую и уже последнюю серьезную
работу, ради которой учился шесть лет. — Мама, — перед глазами
предстал образ улыбающейся, слегка полноватой, женщины, что
когда-то рассказывала ему сказки и учила готовить, — папа, — теперь
же, появился высокий, худощавый мужчина, который, хоть и невольно,
научил «Мидорию» первому матерному слову, уронив на ногу деталь от
своей любимой Нивы. Мужчины, что стал примером для подражания, ведь
всегда, все проблемы свои или семьи встречал без истерик, тихо
обдумывая варианты решения.
«Так не должно быть, — в голове сама собой всплыла знаменитая
фраза, про то, что родители не должны хоронить своих детей. Но,
видимо, его семье придется столкнуться с этим. — Все из-за того
ублюдка», — стоило мыслям вернуться к «причинам», как вспыхнувший
гнев мгновенно вытеснил все остальное.
«Изуку» хотелось кого-то или что-то ударить, желательно ту
тварь, что сбила его и оставила незаживающий шрам на душах двух
самых дорогих и любимых людей. Он представлял, как горе-гонщик
попадается ему на улице, а рядом, какая удача, лежит удобная,
прочная и легкая труба.
Удар. Удар. Зубы плотно сжались, но еще сильнее сейчас сжимались
кулаки.
Увидь кто-то Мидорию сейчас, определённо испугался бы, ведь
такого страшного лица тот не делал никогда в своей жизни, ведь не
испытывал столь яркой и кипящей ненависти, даже к самым отпетым
злодеям. Даже давний «друг» Бакуго, когда срывался, не вызывал
ничего даже близко похожего.
Но такая яркая ненависть имеет очень интересное свойство — она
ярко горит, но быстро тухнет, оставляя после себя лишь тлеющие угли
и пустоту.
И сейчас, перегорев, «Изуку» мог лишь бессильно распластаться на
кровати и безвольно уставиться в потолок.
Мыслей не было. Желаний тоже. Лишь вязкая, тянущая на самое дно
апатия. Боль от потери любимой семьи колола душу острым ножом, но
сделать что-либо, чтобы избавиться от неё он не мог. Не знал как.
Да и не хотел, чего уж.