Он говорил так спокойно, словно речь шла о совершенных пустяках вроде покупки булочек в пекарне. Мия читала в газетах об ограблениях поездов – нападавшие убивали всех, кто осмеливался им сопротивляться, а участь женщин, которым не повезло быть хоть немного красивыми, была незавидна. И теперь она…
Оливер осторожно пересадил Мию на сиденье, потянулся к своему пальто, которое сумело удержаться на крючке, и вынул из кармана серебряную губную гармошку. Мия не могла отвести от него взгляда. Почему он держится настолько уверенно и равнодушно? Зачем ему сейчас эта гармошка, когда вагон наполняют лихие голоса грабителей, слышен визг и лязг открываемых дверей и…
Оливер поднес гармошку к губам, и купе наполнила музыка. Простенькая незамысловатая мелодия,знаменитая “Буренка”, песенка пастушка, который играет ее своим коровам – но Мия слушала и чувствовала, как волоски на руках поднимаются дыбом. За легкостью и простотой открывало пасть что-то настолько жуткое, что даже мысль о нем могла свести с ума. Мия хотела было зажать уши, но руки сделались тяжелыми и чужими.
Музыка заглянула в нее, высветила яркой лампой все уголки души, заполнила и потянула к себе. И от этого зова нельзя было отвернуться, нельзя было стряхнуть с разума – он влек, не позволяя даже надеяться на освобождение.
Мелодия сделалась пугающе визгливой. Мие казалось, что лицо Оливера потекло, став мягким, словно вылепленным из воска – и черты плыли, как на огне, сминались и вылепливались во что-то новое: смотреть на него было нельзя, и оторвать взгляд тоже. На стены купе легли горбатые тени, к голосу губной гармошки присоединился тихий стон невидимой скрипки. Оливер толкнул дверь купе и вышел в коридор – с неторопливостью хищника, который идет к жертве и знает, что она не сможет убежать.
Лампа мигнула еще раз. Тени налились чернотой. Теперь мелодия звучала так, словно ее исполнял исполинский оркестр – в этом ревущем гимне не осталось и следа от пастушеской песенки. Голова наполнялась стоном и воем, и Мия услышала, как что-то загрохотало впереди.
У нее хватило сил, чтобы заглянуть в окно. Оливер стоял почти по пояс в снегу возле вагона, не отводя гармошку от губ. Сейчас, когда он оказался снаружи, мелодия сделалась тише и мягче: чей-то призрачный далекий голос уговаривал подняться и идти за ним к кромке леса, к темным стволам деревьев, к мраку покинутых звериных нор и птичьих гнезд.