Вздернув подбородок, Надя выдохнула и покачала головой:
- Кажется, я начинаю верить в магию...
4. Глава 4 Хорошие девочки ведут дневники, а у плохих на это нет времени
Надя чувствовала себя обреченной. Обреченной на успех во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило. И хоть о стоимости этого успеха она имела лишь смутное представление, кровь ее бурлила в ожидании интересного дела.
- Нам бы только день простоять и ночь продержаться, - бормотала она, покидая офис.
Вспомнив про торт и про то, что дядя Том и Евдокия Марковна любят почаевничать со сладким, Надя завернула в универсам. Она расхаживала вдоль выставленных в витрине произведений кондитерского искусства и никак не могла понять одного: как можно быть таким беспросветным лжецом, каковым в ее представлении был Павел. Он осознавал то, как на него реагируют женщины и пользовался своим обаянием напропалую, словно беззастенчивая девица! Вот и на днях он вновь поджидал ее у офиса, и ее буквально ошпарило его взглядом. Внутри что-то оборвалось и разлилось горячим желанием, которое она старалась подавить, вышагивая мимо бывшего жениха. Нет, Надя была воспитанным человеком и, конечно же, поздоровалась, но потом позорно бежала, сославшись на занятость.
От него пахло ее любимым одеколоном, от которого у нее кружилась голова, и к этому аромату примешивался запах мужчины, в чьих объятиях она стала женщиной и познала радость любовного экстаза. Синие глаза Ржевского имели над ней неоспоримую власть, и лишь поэтому она не смотрела в них, надевая на себя маску холодной сдержанности. Она хотела бы быть безразличной, но у нее это не получалось, как не получалось не думать о нем.
Общение с Максимом Тураевым давалось ей гораздо проще, и все же Надя не стремилась к тому, чтобы обозначить свою благосклонность. В конце концов, она не девица из восемнадцатого века, которой следует как можно быстрее составить партию и нарожать кучу наследников. Сейчас совсем другие времена - женщина имеет право... "И налево тоже!" - поддакнул внутренний голос с интонацией Евдокии Марковны. По всему получалось, что вынужденное воздержание, к которому прибегла Надя Чарушина, чтобы прочистить собственный разум, забродило в ней, как первое вино, и теперь шарахает по мозгам, заставляя ее все время думать о Ржевском.