Я кивнула. А потом нужно остаться, пока не догорит костер, молясь за грешную душу.
— В чашу последнего отпущения добавляют яд. Быстрый, он подействует до того, как загорится костер. Казнь, милосердная и без кровопролития.
Я ошарашенно посмотрела на нее, и матушка Епифания добавила, мягко улыбнувшись:
— Так делается всегда.
— Я этого не знала… — пролепетала я.
— Зачем бы тебе было об этом знать? — пожала плечами она. — Многие знания — много печали. Мы все же служители света, и муки врагов не доставляют нам удовольствия. Но чернь жаждет отмщения, и она получает, что хочет, видя то, что хочет увидеть.
Ее лицо снова посуровело.
— Так вот. Дитрих отказался от исповеди и покаяния, и, значит, чаша последнего отпущения ему не достанется.
По спине пробежал озноб. Кажется, я начинала понимать, к чему она клонит.
— Хочешь быть милосердной — убеди его исповедоваться и покаяться до того, как взойдет на костер.
— Но он прогнал меня!
— Завтра будет другой день. Были случаи, когда грешники передумывали уже на эшафоте. Отсюда до площади правосудия четверть часа, ты пойдешь рядом с телегой. За этот долгий срок многое может случиться.
Долгий? Она шутит?
— Сумеешь убедить Дитриха раскаяться — убедишь и меня, что он заслуживает сострадания.
Не сумею — буду стоять рядом с костром до конца, зная, что можно было облегчить его муки, но я этого не сделала.
— Но я не… Я не умудренная жизнью проповедница! — Почему мне так страшно? Словно решается судьба не чужой, но моей души. — У меня нет ни красноречия, ни харизмы…
— Твои юность и чистота куда убедительней любого красноречия. — Матушка поднялась. — И довольно об этом. Ступай.
Я склонилась к сухой руке. Пальцы матушки были холодными, и я невольно вспомнила другие — горячие и сильные.
Господь мой, вразуми и дай сил!
Следовало бы вернуться в свою келью, размышлять и молиться, но я еще не привыкла к ней и, едва шагнув на порог, попятилась. Стены словно сомкнулись вокруг меня, напомнив темный и сырой каменный мешок, даром что здесь света хватало. В обители оконца куда меньше — чтобы зимой легче было протопить помещения, но там моя келья казалась уютней. Здесь не экономили ни на дровах, ни на магии, ни на пространстве — целая комната для меня одной, настоящая роскошь! Однако сейчас я бы предпочла разделить ее с другими сестрами.